Генка по-прежнему жил в блиндаже, по-прежнему ходил на Волгу за водой. Совсем безопасными эти хождения еще не были. Пока еще постреливали. Все с нетерпением ждали окончательного поражения немцев. Ждал его и Генка. Но у него возникли свои проблемы: Вихра никак не хотела выходить во двор. За это время, натерпевшись страху, она предпочитала отлеживаться под нарами. Генка последним куском делился с Вихрой, но она почти не ела. Полакает воды и под нары. Генка ласкал ее, почесывал за ушами. При этом приговаривал:
— Мы еще покупаемся с тобой в Волге, Вихра, покатаемся на коньках, нам будет с тобой хорошо, как было до войны.
Вихра слушала, уткнув морду в Генкины колени, и грустно на него поглядывала. Генка помнил ее веселой, игривой собакой и сейчас удивлялся какой-то ее человеческой грусти.
В конце января забежал в блиндаж солдатик с автоматом и попросил воды. Генка напоил его.
— Еще огрызаются, суки, — это он про немцев, которые позволяли себе огрызаться. При этом солдатик вытирал со лба пот и продолжал: — Троих сейчас выкурили из развалин, а они — отстреливаться. Ничего, всех троих уложили.
Генка и без солдата знал, что немцев сейчас не били, а добивали, как добивают зверя, который смертельно ранен, но еще клацает зубами. Солдатик поблагодарил за воду и собрался уходить, но в это время из-под нар выскочила заспанная Вихра, выскочила без лая и рыка, а просто так, будто ее чем-то укололи. Солдатик дернулся и то ли со страха, то ли сдуру полоснул по Вихре очередью. Генка сжал кулаки и закричал:
— Ты мою собаку убил, негодяй!
«Негодяй» глуповато полупал глазами и выскочил из блиндажа.
Вся земля вокруг Генкиного блиндажа была издырявлена оспинками воронок и всевозможных ям того же происхождения, что и воронки. Генка выбрал подходящую и осторожно опустил в нее Вихру. Забросал воронку комьями мерзлой земли. Комья тоже бросал осторожно, как будто Вихре могло быть еще больно… Образовался холмик наподобие могильного. Долго еще сидел над ним Генка, молчаливый и задумчивый. Вихра выросла на его глазах, была ему преданным и надежным другом. Всей своей собачьей душой она любила Генку. Теперь ее нету.
Вскоре случилось то, что должно было случиться и чего с нетерпением все ждали, — немцы капитулировали. Ликовали оставшиеся в живых сталинградцы, ликовали солдаты-победители, ликовал, конечно, и Генка Сиволобов.
К Волге потянулись вереницы пленных немцев. Со своими дружками Мишкой Прихно и Витькой Крыловым Генка бегал по улицам среди развалин и глазел на пленных. Жалкое зрелище. Худые, обмороженные, обмотанные всевозможным тряпьем (лишь бы согреться) мужчины. На ногах огромные нелепые корзины из соломы. Русские люди такой обуви не знали. Ей даже нет названия в русском языке. А солому русские люди использовали на подстилку скоту и частично на корм. В холодные зимы они носили шапки, валенки, полушубки и шубы, а на руках рукавицы из овчины. Тепло и удобно в работе. А немцы все шли. Еще вчера они считали себя непобедимыми. Еще вчера они были грозной силой третьего рейха. Они покорили Европу, за шесть недель разгромили Францию, оккупировали пол-России и дошли до Волги. Да, были, но, как говорится, сплыли… Россия не Европа и не Франция. Россия никогда не любила чужаков, изгоняла их и била, а если точнее, то изгонял их всегда и бил народ русский. Так было и теперь, через 563 года после Куликовской битвы и через 131 год после войны 1812 года. Ни Генка, ни его друзья об этом, конечно, не думали. Они просто радовались освобождению, радовались победе, радовались тому, что вокруг не свистят пули, не рвутся мины и снаряды. А еще грозные вчера вояки-фрицы были жалкими и слабыми людьми, взятыми, как говаривали встарь, в полон. Они шли как призраки, их сопровождали румяные от мороза конвоиры в шапках, белых полушубках и валенках. Вот так-то, господа любители российских просторов, глядите и думайте…