В трусах все пылало так, будто там извергался чертов вулкан. Слабый банановый запах презерватива коснулся напряженного Танькиного восприятия. Джинсы Егор с нее спустил вместе с трусами — одним лишь только быстрым движением.
Никаких прелюдий. Никаких лишних прикосновений. Лишь один только член, резко вбивающийся в ее тело. Пальцы, жестко сжимающие бедра — больно сжимающие, но от этого только ощущения острее, — настолько острые, что хочется выть, но все, что может Танька — это впиваться зубами в тугой шарик кляпа в своем рту, вытягиваться струной от упертых в стену рук, двигая бедрами ему навстречу. Этот секс — не для их общего удовольствия, не реализация обоюдно вспыхнувшей страсти. Этот секс для ее облегчения, подчеркнуто безжалостный, потому что она провинилась. Но такой — резкий, грубый, он выбивал из головы все что в ней было. Кажется, после такого взрыва ощущений, как после чумы — невозможно уйти живой. Слишком сильно, слишком остро, слишком грандиозно. Оргазм — как милосердный дар, оргазм как незаслуженная награда. После него Танька даже пошатывается и все-таки оседает на колени, потому что стоять на ногах невыносимо сложно.
Егор за ее спиной швыряет презерватив в урну, застегивает брюки.
Вопреки ситуации — приседает, осторожно, даже ласково гладит по волосам.
— Если это тебе слишком, может, тебе все-таки поискать кого еще? — вкрадчиво спрашивает, расстегивая кнопки кляпа.
— Мне нормально, — тихо выдыхает Танька, когда появляется возможность заговорить, пытаясь собрать себя из молекулярной пыли. Она действительно чувствует себя на диво удовлетворенной. Да. Она не подозревала в Егоре вот такой вот стороны, вот таких вот наклонностей. Но почему-то ничто в ней не протестует против этой расправы. Провинилась. Заслужила.
Егор помогает ей встать, сжимает пальцами ее подбородок. Его любимый жест, кстати.
— Смотри, — беспощадно улыбается он, — я не собираюсь терпеть твои выкрутасы просто так. Так что…
— Я поняла. Не смогу сидеть, — торопливо выдыхает Танька, застегивая джинсы, и Егор недовольно щурится. Надо завязывать с манерой перебивать его, однозначно. Все-таки не надо забывать, что трахаясь с ней… он делает ей одолжение, да. Это он — ее безумие, а не она — его.
Эти его поцелуи. Безжалостные, настойчивые, глубокие. От которых звенит напряженной струной вся душа, все тело. Господи, как жить, когда он ее бросит? Впрочем… Пока не бросил. Пока что даже делает уступки. Целует так, что хочется отдать ему всю душу до капли.
— Спасибо. — тихонько шепчет Танька. Спасибо за милосердие, спасибо за эти поцелуи, спасибо за то, что позволяешь чувствовать себя твоей.