— Солнышко, живая?
Вот в этом Танька сейчас очень сильно сомневалась.
Она лежала на смятом одеяле, съежившись, чуть слышно всхлипывая, едва помня, кто она и где находится. Егор уже освободил ее руки, поэтому просто лег рядом, осторожно опустил ладонь на голое плечо. Кажется, на ее щеках были слезы, потому что он провел по Танькиной скуле теплыми пальцами, стирая с кожи влагу. Вот ведь… Даже не заметила, как они текли, до того отключили ее от происходящего его безжалостные ладони. Заметила — наверное бы, стало стыдно, но сейчас, постфактум, уже, кажется, пофиг. Хорошо, что не стала краситься сегодня. Разводы туши вряд ли бы ее украсили.
Шевелиться не хотелось. И не столько потому, что было больно, а просто потому что не было сил. Ни капли. Это был самый сильный шквал эмоций, который Танька в принципе в своей жизни переживала. И он растер ее в порошок, в мельчайшую молекулярную пыль. Кажется, в любом трупе сейчас жизненных сил было больше, чем в Таньке.
— Говорить уже можно, — заметил Егор, но Таньке было, честно, не до того, чтобы пользоваться этим разрешением. Казалось, он просто содрал с нее кожу, и внезапно так было легче дышать. Болезненней, но легче. Будто весь воздух, который Танька вдыхала, стал как-то… вкуснее, слаще.
Егор потянул Таньку к себе, и она смогла уткнуться в кожу его обнаженной груди. Наконец-то. Вплотную, кстати, удалось учуять легкий запах табака, которого она не чуяла еще в машине и в лифте, хотя стоял он очень близко к ней. Он курил, пока она переодевалась? Он курил?
Пальцы Таньки нерешительно касались груди Егора, выводили на ней несмелые узоры, и Егор не возражал. Сейчас — не возражал. Танька прямо интуитивно ощущала, что дело исключительно в этой лайт-версии сессии, которую он ей устроил. Егор ее жалел. Позже он наверняка снова вернется к дистанции между ними, и, честно говоря, Таньке об этом думать было неприятно. Ей нравилось сейчас тихонько гладить его кожу, дышать им, любоваться его телом, благо без рубашки он был еще охренительней, чем в ней.
Будь у Таньки хоть чуть-чуть живого внутри, она бы, наверное, уже хотела употребить Васнецова эротически снова. Нет, Васнецов, может, не обладал высушено четким рельефом качка, но все равно при этом был чертовым мужественным совершенством. По этим мышцам хотелось скользить пальцами, полировать их ладонями, выглаживать губами. Но живого не было — поэтому любование было исключительно эстетическим. И черт, пожалуй, одна отбитая задница была не такой уж большой ценой за удовольствие лежать к нему настолько близко и иметь возможность на него смотреть.