Берни легонько сдвинул лист бумаги, лежавший на его столе, а потом невозмутимо кивнул.
— Почему вы ведете себя так, будто это нормально? — Сузанна сжала пальцами кончик носа.
Берни вздохнул:
— Потому что это нормально, Сузанна.
— Нет уж, только не для меня. У меня такое ощущение, будто я подложила бомбу в свою жизнь. Много лет я жила в тишине и покое, как… ну, не знаю, как на острове. Я уплыла далеко-далеко от всех этих бед, что свалились на беднягу Дойла. На моем острове с моей собственной семьей, моим мужем и мальчиками, мне ничто не угрожало, и все это взлетело на воздух по моей вине.
— Утраты могут спровоцировать подобное, — заметил Берни.
— Подобное что? — спросила Сузанна.
— Некую.… э-э… опрометчивость.
— Но когда я совершила эту кретинскую опрометчивость, мой отец еще не умер.
— Но твои сыновья уехали из дома, — Берни поднял указательный палец к потолку, — а шесть лет назад твоего брата приговорили к пожизненному заключению. И, как ты сама выразилась, твоя мать уже не с нами. Это тяжелые утраты, Сузанна.
Она слушала его будто впопыхах, вроде бы он говорил что-то важное, но она не улавливала суть. О, как бы ей хотелось остаться здесь, у Берни! Внезапно луч солнца проник сквозь дальнее окно, высветив на столе небольшую фотографию в рамке, повернутую к Берни.
— Кто это? — спросила Сузанна, кивнув на рамку.
Берни повернул к ней снимок. Черно-белая фотография мужчины и женщины, очевидно сделанная в стародавние времена, — мужчина с пышной бородой, в костюме и узком галстуке, и женщина в шляпке, плотно сидящей на голове.
— Мои родители, — сказал Берни.
— Правда? — Сузанна присмотрелась к снимку внимательнее. — Они были ортодоксами?
Берни покрутил ладонью:
— И да и нет. В конечном счете нет.
— В конечном счете? Я думала, ортодоксы, они навсегда ортодоксы.
Берни стиснул губы, пожал плечами:
— Значит, ты ошибалась. Они погибли в лагере. Прикидывались неевреями, но они были евреями и поэтому погибли.
— О черт. О господи. Я прошу прощения. — Сузанне стало жарко. — Я не знала.
— Да и откуда тебе было знать? — Он смотрел на нее из-под полуприкрытых век.
— Как вы оказались в Мэне, Берни?
— Мы с женой решили уехать из Нью-Йорка, — все тем же спокойным тоном ответил Берни, — а в Ширли-Фоллз была — и до сих пор существует — еврейская община, вот мы и поселились в Мэне, но потом нам это надоело, я общину имею в виду, и мы переехали в Кросби.
Сузанна хотела спросить, как после гибели родителей в Европе Берни попал в Нью-Йорк, но не спросила. Ей также хотелось бы знать, верующий ли он. Если ему надоела еврейская община, не связано ли это с утратой веры? Это было бы естественно — разве нет? — когда ты потерял родителей при таких обстоятельствах. Многие годы Сузанна считала себя — в глубине души — верующей, пусть и не образцовой, но несколько лет назад это чувство покинуло ее, что Сузанну сильно огорчало.