Сибитов вел ее под руки. Он удивлялся ее молчаливостью. Робко шаг за шагом она покорно шла по его маршруту. Нависшую тишину нарушило бурчание ее желудка.
— Когда ты в последний раз ела? — остановившись, спросил моторщик.
— Я не знаю — опустив глаза ответила она.
— Вчера ела?
— Нет.
— Ясно. Пошли в общежитие — вздохнув, сдержанно пробормотал он. — Я сейчас отпущу твои руки. Иди за мной, и не вздумай куда-либо бежать — пристрелю к чертям. Поняла?
— Да.
Он забрал свои пальцы с ее запястий. Ощущение человеческого тепла, так давно не испытываемого им, вновь ускользнуло. Она смотрела на него огромными глазами, и Сибитову с трудом удавалось отвести свой взгляд.
В части все существовали по принципу взаимопомощи. Пока солдаты для видимости защищали границы, девушки из общежития, готовили еду. Такой уклад жизни внесла в Черниговскую зону Павла Степановна. Сейчас было около семи часов, а значит, готовился ужин. Сибитов знал, что обитатели казармы ели позже, чем те, кто готовил, и поэтому, придя за час до запланированного приема пищи, можно было накормить беглянку.
Она шла вслед за ним, постепенно вспоминая эту дорогу. Путь к общежитию, хорошо закрепился в ее памяти. Сибитов старался не оборачиваться при ходьбе, чувствуя, как беглянка идет на расстоянии двух шагов.
Как и всегда в это время, в общежитие царил хаос. Все женщины были заняты работой, что означало беспредельную болтовню и склоки. Начиналось как всегда — то лук кто-то унес, то макароны кто-то переварил. Итог каждой бабской ссоры был непредсказуем. Могло обойтись, и женщины, поспорив, возвращались к готовке, а могло перерасти в реальную бойню, оканчивавшуюся клоками волос в солдатском супе. Однажды, солдаты и вовсе не получили супа. Две жительницы общежития подрались и одна из них, обракинула котлован с первым на другую. Благо, ожогов никто не получил, но часть злой и голодной легла спать. Павла Степановна склочниц не любила и для порядка демонстративно выгоняла их из общежития. Комендантша выкидывала их вещи и отбирала ключи, а на ночь, чтобы сердобольные соседки не впустили своих подружек обратно, запирала главные двери. В итоге — страдали все. Все же потом и шли на поклон к Павле Степановне просить прощение за нерадивых склочниц. Сжалившись, раз за разом, еврейка впускала их обратно, продержав на улице не неделю, как обещала, а несколько дней.
Когда в общежитие вошел Сибитов, назревала очередная ссора. Рыжеволосая Замятько наотрез отказывалась готовить для солдат, аргументируя это тем, что она не ест, и их кормить не будет. Выпады Замятько были не в первый раз, и поэтому все женщины на кухне, просто закатывали глаза и не обращали на нее внимание. Но Насте хотелось именно всеобщего внимания. Она не могла терпеть то, что никто не замечает ее среди этих кухарок. Замятько слонялась от стола к столу и ядовито шипела на всех женщин, ища хоть какую-нибудь реакцию на свои слова. Если с первого круга это у нее не получалось — она шла по второму, третьему, четвертому, с нарастающей как снежный ком лавиной обвинений и ругани. Рано или поздно кто-нибудь из женщин не выдерживал и пускался в склоку с ней. Тогда то, Замятько и начинала свою излюбленную тактику: от гнилой картошки до личных оскорблений.