Для своих тридцати четырех лет Винт выглядел неважно. Пристрастие к наркотикам давало о себе знать.
— Эй, вы! — крикнул еще раз Винт, стараясь в свой голос вложить и угрозу, и просьбу одновременно. Но на его крик никто не появлялся.
«Сколько же это будет продолжаться? — Винт попробовал перевернуться в кровати, но заскрежетал зубами от боли. — У, мерзавцы, суки! Суки долбаные, чтобы на вас всех, чтобы вы все сифилисом заболели! Где эта корова, где этот лепила долбаный? Ну, ну, скорее, ко мне!»
Дом был построен основательно, стены толстые, дверь в палату дубовая, двухстворчатая, так что кричи не кричи, никто тебя и не услышит.
«А где этот Муму, мудак долбаный? Почему он не идет?»
И только сейчас до Винта дошло, что возможно, в доме кроме глухонемого никого нет. А уж если он глухонемой, то наверняка не услышит, хоть гранату взрывай. Но по идее, такого быть не могло, не оставят же его, Винта, уважаемого бандита, вот так, помирать в одиночестве, корчиться от нестерпимой боли, скрежетать зубами, грызть губы и давиться соленой кровью?
«Нет, кто-то должен быть в доме».
И тогда Винт правой рукой ударил по штативу капельницы. Тот качнулся, но не упал, удар был не сильный. Винт немного подтянулся, схватил капельницу, за холодный никелированный штатив, и толкнул от себя изо всей силы. С грохотом разбилась бутылка, зазвенел металл о пол, выстланный кафельной плиткой. Звук был довольно-таки сильный.
Послышались шаги и недовольное бурчание. Дверь распахнулась, на пороге палаты в халате стоял Геннадий Федорович Рычагов. Его лицо было заспанным, а седоватые волосы взлохмачены.
— Чего орешь? — строго спросил доктор.
— Нога болит, нога! Бросили меня все.
— Никто тебя не бросал, не ори, как резаный, сейчас вколю морфий и все пройдет.
— Морфий, морфий… Больше вколи, больше, доктор! Полегчает.
— Я знаю сколько тебе вколоть.
— Ну, быстрее, быстрее, я не могу уже терпеть!
— Да погоди ты, — Рычагов тыльной стороной ладони протер глаза, огляделся по сторонам. Столик с инструментами, с перевязочным материалом стоял в углу. Это был обычный журнальный столик.
Рычагов подвинул белый табурет к кровати раненого Винта и улыбнулся:
— Сейчас тебя отпустит. Морфий, вообще-то, штука дорогая и не такая безобидная, как тебе кажется.
— А мне и не кажется.
— Да, ты и так исколотый, у тебя все вены в дырках. Давно колешься?
— Это мое дело, — заявил Винт.
— Конечно твое, но если хочешь поправиться и поскорее встать на ноги, с этим делом тебе придется подождать.
— Что, я по-вашему, с иглы обязан соскочить? Это не так просто.