Ему в самом деле предстояло перебросать много всякого: кучу чего-то запутанного, непонятного.
Однако все это относилось к области нематериальных понятий: более или менее расплывчатые лица, проходившие перед его мысленным взором, раздраженное и высокомерное лицо прокурора, взволнованное лицо доктора, жалкое и беспокойное — его жены, лечившейся (от чего?) в алжирской больнице, нервная и решительная Франсуаза… И Розали, которая к великому отчаянию своего жениха видит по ночам беспокойные сны — кстати, они что, уже спят вместе? И этот намек насчет прокурора — какая-нибудь история, которую замяли? И этот человек из поезда, который выпрыгнул из вагона только для того, чтобы выстрелить в Мегрэ и умереть! Ледюк и племянница его кухарки — как это опасно! А хозяин гостиницы, у которого уже было три жены, у него хватило бы духу убить и двадцать!
Почему Франсуаза?..
Почему доктор?..
Почему этот осторожный Ледюк?
Почему? Почему? Почему?
А от Мегрэ хотят избавиться, отправив его в Рибодьер?
И он опять рассмеялся смехом довольного человека. Когда через четверть часа вернулась жена, он крепко спал.
Мегрэ приснился мучительный сон. Это было на берегу моря. Было страшно жарко, и обнаженный отливом песок был цвета спелой ржи. Песка было больше, чем воды. Море было где-то очень далеко, до самого горизонта виднелись лишь маленькие лужи среди песка.
А Мегрэ был моржом? Не совсем! Но и не китом! А каким-то очень большим животным, очень толстым, черным и блестящим.
Он был совсем один в этом бесконечном пекле. И он понимал, что ему во что бы то ни стало нужно уйти, уйти туда, к морю, где он будет наконец свободен.
Но он не мог двигаться. У него, как у моржа, были какие-то культи, но он не умел ими пользоваться. Члены его не сгибались. Приподнявшись, он снова тяжело падал в песок, обжигавший ему спину.
А ему обязательно нужно было добраться до моря! Иначе он увязнет в песке, который при каждом движении проваливался под ним.
Почему он такой одеревенелый? Может, его ранил охотник? Он никак не мог ничего припомнить. Он продолжал ворочаться на одном месте. Он был какой-то толстой черной массой, потной и жалкой.
* * *
Открыв глаза, он увидел уже освещенное солнцем окно и жену, которая завтракала за столом и смотрела на него.
Однако уже по этому первому взгляду он понял, что что-то не так. Это был взгляд, который он хорошо знал: слишком серьезный, слишком заботливый, материнский, с оттенком беспокойства.
— Тебе было больно?
Потом ему показалось, что голова у него тяжелая.
— Почему ты это спрашиваешь?