Квартира изменилась. Между гостиной и кабинетом теперь не было стены, комнаты слились в одну. Рабочий стол с кожаным крутящимся креслом переставили в угол у окна, а вместо старого пианино стояло электронное Casio. Некоторые гости были красными и в халатах – оказалось, что в бывшей детской теперь устроили сауну. Чем бы ни занималась новая компания Вадима Петровича, зарабатывал он больше, чем раньше.
Но посреди гостиной всё так же стоял огромный стол, уставленный едой. На отдельном столике – напитки: ни одной бутылки с газировкой, сплошь графины со свежевыжатым соком и домашними лимонадами.
– Ни-ина, какая ты стала больша-а-ая! – восклицали старые знакомые и трепали меня по щеке.
Сообщали, что я похожа на маму. Или на папу. Или на обоих родителей.
Я узнавала их в лицо: за эти годы они тоже наверняка изменились, но я не могла вспомнить деталей и определить разницу.
Все мои ровесники стали подростками. Они, очевидно, дружили между собой, но меня сторонились. Сделав пару безуспешных попыток влиться в их разговор, я с видом, будто мне все равно, взяла высокий бокал с клубничным лимонадом и отошла в сторону. С ним села на кожаное кресло за рабочим столом. Отсюда открывался вид на всю гостиную.
Папу окружили мамины друзья, расспрашивали его, как прошли три года и есть ли новости. Папа терпеливо отвечал на все вопросы.
Вместо хрустальной люстры висел дизайнерский светильник, похожий на осьминога-мутанта, каждое щупальце которого заканчивалось лампой с оранжевой спиралью.
– Красивая люстра, правда? – раздался надо мной голос Вадима Петровича, а я от неожиданности плеснула лимонада на платье.
– Да, красивая. Похожа на морское чудовище. – Я стряхнула капли с подола.
Он рассмеялся, продемонстрировав идеальные зубы, и отпил из своего стакана.
– О маме есть какие-нибудь новости? На связь не выходила? – неожиданно спросил он, внимательно глядя мне в глаза.
Пораженная прямотой вопроса и тем, что он задается повторно, я молчала. Опасайся голого льва.
– Нет, не выходила. – И, набрав воздуха, продолжила: – Папа думает, что она… ее уже нет в живых.
И показательно опустила глаза в бокал с лимонадом, поболтала льдом. Льдинки брякнули друг о друга.
– Жаль, очень жаль. Она подавала большие надежды как микробиолог. Очень талантливая. – И он пустился в воспоминания, когда мама была еще студенткой на его кафедре. Вполуха я слушала историю о компании, как он говорил, «биотех-стартапе», который они запустили с коллегами. Звучали непонятные слова об учредителях, акциях, грантах. И о возможной полной победе над туберкулезом. Годы ушли на получение разрешений и тесты. Вот-вот препарат наконец должен выйти на рынок. Жаль, очень жаль, что мама не с ними. Минут через пять его окликнули, он кивнул мне, поставил на стол пустой стакан и отошел.