Мария Степанова
«Памяти памяти» Новое издательство, 20172010-е, помимо прочего, ознаменовались серией переводов крупнейшего немецкого писателя конца XX — начала XXI века В. Г. Зебальда, и поэт была одним из главных его энтузиастов. Ее собственная книга — роман, эссе, автофикшн, опыт семейной истории — одновременно продолжает вдумчивую зебальдовскую работу со временем и памятью и уходит немного в сторону, обращаясь сразу к нескольким интеллектуальным традициям. Это очень европейский текст, который не желает топтаться между родимыми осинками, несмотря на всю к ним нежность; автор — безо всякого, однако, гонора — стремится на равных вступить в разговор с влиятельными мертвецами, цитируя не кумиров, но, как сказал бы скончавшийся в 2018 году Олег Юрьев, «сотоварищей по выживанию». Дерзость ума и стилистический блеск произвели довольно ошеломительный эффект: стало понятно, что в русской литературе буквально на наших глазах появился шедевр и что его способны оценить даже те институции, которые мы привыкли ругать за робость и косность. «Памяти памяти» принесла Степановой «Большую книгу», и это, пожалуй, самое смелое и самое бесспорное решение жюри за десятилетие, лучше не было.
Именно «Лавр» — эпическая и
одновременно интимная книга про средневекового знахаря, полная неслучайных анахронизмов (отсюда авторское жанровое определение «неисторический роман»), — составила ученому славу русского Умберто Эко; занимающийся довольно узкой темой исследователь неожиданно для себя самого превращается в известного на всю страну беллетриста. Дело тут, вероятно, в том, что проза Водолазкина — традиционная, но с различимым модернистским смещением — оказалась созвучна настроениям читающей публики первой половины 2010-х: он предложил комфортную, но не архаичную модель письма, соединив условно интеллектуальность и эмоциональность, разум и чувства.
Кто как, а Владимир Сорокин
въехал в 2010-е на дрожках, запряженных маленькими, размером с куропатку лошадьми. «Метель» играет с топосом «закружились бесы разны»: описывая, как в недалеком будущем доктор Гарин везет в деревню вакцину от загадочного боливийского вируса, автор кивает гениям прошлого — в первую очередь Пушкину (заложившему основу этого сюжета в отечественной классике), Толстому (опубликовавшему в 1895-м «Хозяина и работника») и Булгакову (развивавшему тему врача-подвижника в провинции в «Записках юного врача»), — но это, конечно, не только почтительный книксен. «Метель» — важная часть оригинальной сорокинской мультивселенной, которая была начата еще «Голубым салом»; текст про ползучую китаизацию «неведомых равнин»; еще один разбор-разлом традиционной сюжетной схемы русской литературы