Захватила меня нелегкая партизанская жизнь. Только сперва кланялся я каждой пуле, заслышав над ухом ее сухой шепот: «для тебя, в тебя», и шевелились мои тонкие, еще детские волосы. Первый раз я выстрелил, почти зажмурившись, но, когда увидел, как упал гитлеровец, испугался еще больше. Меня несколько суток тряс озноб и лезла в голову молитвенная чертовщина, тогда я мысленно призывал в защитники Дымку.
Однажды весной мне поручил наш командир доставить пакет в отряд имени Чапаева. Я очень волновался, мне предстояло встретиться с Людовитом Кукорелли — о нем ходили легенды. Летчик, антифашист, он бежал в горы из Братиславской тюрьмы, его называли человеком без страха и упрека.
Ранним утром я поднялся на крутую гору, в расположение отряда чапаевцев. Продирался через густые заросли, несколько раз меня останавливали часовые, спрашивали пароль.
Наконец, обессилев от ночного перехода, я выбрался на поляну, где стояли палатки.
После ночной вылазки партизаны спали, в лагере было тихо, и я услышал, как бесцеремонно дятел долбил дерево, будто играл маленьким каменным молоточком.
Палатку Кукорелли мне показал паренек, разлегшийся на траве. Поодаль я увидел командира в ладно пригнанной гимнастерке — мне понравилась его фигура: тонкая талия, широкие плечи, стройные ноги в коротких немецких сапогах — я был тогда неравнодушен к партизанскому щегольству.
Командир чистил автомат и делал это тщательно, я бы сказал, со вкусом — я засмотрелся. Вдруг по особому характерному жесту правой руки, по наклону головы, какому-то внутреннему ритму, который был присущ Дымке, я понял, что это он на утренней лагерной полянке занят своим солдатским делом. Кажется, я крикнул. Перестал стучать дятел, в палатках зачертыхались десятки голосов, выглянули заспанные, злые лица, Дымка стремительно обернулся, прислонив автомат к дереву, шагнул мне навстречу. Обрадованный, он крепко обнял меня за плечи:
«Какой ты здоровенный вымахал, Томаш!»
«И вас не узнать, Дымка».
Не мог же я поцеловать дорогое лицо и сказать все нежные слова, которые накипали у меня на губах…
У него отросли красивые каштановые волосы, лицо загорело, в глазах не было прежней тревоги и напряжения. Будто что-то очень тяжелое сбросил Дымка со своих израненных плеч, со своей души, с высоты этой крутой словацкой горы вниз, на головы гитлеровцам. Впрочем, так и было на самом деле.
«Томаш, у меня радость, ты вовремя появился…»
Я подумал, что он получил весточку из дому.
«Такой праздник, а ты почувствовал и, как старый друг, взял и пришел. Представь себе, освобожден Севастополь».