Дивизия почти вся легла на Мекензиевых, под конец она была сведена в один полк. Полк шел сквозь ад несколько дней. До Херсонеса не дошла и рота. Все орудия были изношены, исковерканы бомбами, минами, и не осталось ни одного снаряда — полковник пришел на Херсонес. Он принес спокойствие, трубку, привел живых, дотащил раненых артиллеристов — их было несколько человек, это все, что мог он собрать из артиллерийских полков. Потом мы еще отстреливались из винтовок.
«Вот и вся моя артиллерия», — улыбался полковник Фрол. На нас пикировали «юнкерсы». Они охотились за каждым, кто еще мог прижаться к скале, у кромки моря. Севастополь был уже сдан. У нас много дней не было куска хлеба и глотка пресной воды, но мы жили: раненые, без единого патрона, без надежды даже издали увидеть корабль. Море было блокировано у Севастополя.
И только тогда нас схватили. Полковник Гроссман сломал свою винтовку о голову гитлеровца, — ему выкрутили руки. Его имя назвал предатель, и полковника повели на расстрел. Фрол повернулся ко мне. Мы стояли уже в большой колонне пленных — раненых, истощенных, оглушенных голодом и солнцем людей. И я услышал спокойный голос:
«Мне повезло, я не пройду через Крым пленным. Возьми трубку, она тебе поможет. Затянешься, узнаешь, о чем я думал, может, еще и посмеешься, как знать!»
И тут обезьянья лапа ударила его в лицо. Я рванулся, упал без сознания — обезьяна ударила меня по голове».
Даже в час освобождения города любви и горя он думал только о друге, Дымка!
Он сам носил в себе так много людей и под пыткой не мог иссякнуть. Носил в себе миры, которые уже погасли, но существовали, были бессмертны в нем, в его волшебной трубке, трубке Фрола Гроссмана.
Дымка ее закурил и прищуренными глазами смотрел на кольца дыма.
«А вы знаете, о чем думал полковник Фрол?»
«И да и нет, Томаш. Я еще мало на него похожу. Да разве есть на земле два совсем схожих существа? Поэтому так неповторим каждый».
Он затянулся, мне показалось: первый раз — за полковника Фрола, а потом уже — за себя.
К нам подошел молодой офицер с выразительным, умным лицом. Он дружески окликнул Дымку:
«Я искал тебя, думал, ты уже вылетел в Севастополь, но ты еще очень нужен тут, чапаевец!»
Дымка быстро повернулся к нему, и я понял, что он связан с офицером не только узами долга.
«Что ж! И моя Словакия не бедна!» — хотел я сказать Дымке, но это было б вовсе неуместно, да, кроме того, я испытывал робость перед молодым командиром, который пытливо смотрел на меня, чуть сдвинув свои густые брови.
«Вот, Людовит, встретил старого товарища, с ним провел несколько месяцев там, внизу, когда еще не зажила моя нога».