Я поразился: значит, Дымка работал, бродил с нами по горам, тренируя свою больную, израненную ногу, и ни разу виду не подавал, каково ему терпеть боль…
Кукорелли, а это был он, пожал мне руку и улыбнулся: «Старый товарищ, тебе лет пятнадцать? Вовремя начинаешь жить. День проведешь у нас, — сказал он, принимая у меня пакет, — а вечером выберешься из лагеря, тебя проводят в долину. К тому времени мы подготовим материалы, ты передашь их своему командиру. Только прежде всего ты должен был вручить пакет», — добавил он строго.
Он увел с собой Дымку, а я остался ждать. Дымка вернулся быстро, мы углубились в лес и неожиданно для меня попали на маленькую, заросшую цветами поляну. У нее был такой мирный вид.
«Тут у меня рабочий кабинет, видишь, как удобно оборудован».
И верно: навес из ветвей, сваленное дерево, а перед ним большой, ровно срезанный пень.
Дымка бросил плащ-палатку на траву:
«Отдыхай, Томаш! — Он положил передо мной кусок хлеба с салом. — Это тебе до обеда. Управишься, расскажешь, привык ли ты к партизанской жизни. Ведь трудная она, мальчик? С кем дружишь?»
Я рассказывал долго, но не признался, как гнала меня в горы тоска и везде я ожидал только встречи с ним, с Дымкой.
«А теперь поспи, тебе ночью в путь».
Он вынул из планшета бумагу и карандаш, принялся писать, а я, съев хлеб с салом, решил, что полежу и насмотрюсь вдоволь на Дымку, но тут же заснул — ночной переход был нелегким, и меня разморило.
Когда открыл глаза, увидел: Дымка уже не писал, он держал в руках ромашку и, обрывая лепестки, тихо приговаривал:
«Помнит, не помнит, ждет иль не ждет. Помнит, не помнит. — Он говорил по-русски, совсем тихо: — Помнит, не помнит…»
Но я ведь понимал и это. Он смотрел на маленький цветок с надеждой и нежностью.
Мне стало неловко за себя, и я крепко зажмурился.
«Наверное, — думал я, — освобождение Севастополя — высвобождение из плена всех чувств Дымки, два года он жил, стиснув зубы…»
Вечером я уходил, на прощание Дымка сунул мне небольшой томик:
«Под переплетом найдешь море. Я же помню твою шхуну. Большого плавания, кораблестроитель Томаш. Ты ведь знаешь чешский. Ты рассказал мне сегодня, как директор гимназии науськивал вас на чехов. Волькер был чехом и коммунистом, он написал о человеческом море. Директор хотел заразить вас самой страшной болезнью, иногда она влезает в человека незаметно, но подобна проказе — ее разнесли по всему свету фашисты. Ее жертвой пал мой друг — полковник Фрол. С этой болезнью придется разделываться долго. Загляни в море Волькера, оно смоет любую скверну».