По широкому обветренному лицу полковника промчалась победная улыбка.
— Мне как поступать? Распаковываться? А то мой Староконь всю квартиру в вокзальный зал ожидания превратил.
— Отнюдь нет, — озадачил его чгенераль-ский баритон. — Если стали укладываться, то и продолжайте. Да узлы покрепче затягивайте. Ехать далеко.
— Не понимаю. — Баталов провел ладонью по шершавому подбородку.
— Дослушать старшего полагается, — нравоучительно заметил Столетов. — Упаковываться продолжайте. Вашей биографией сам товарищ Сталин заинтересовался. И знаете, что сказал: не имеем мы права такого человека на дивизии держать. Все взыскания снять и назначить с повышением в должности. И скажу по секрету, насколько мне известно, путь вам выпал далекий.
— Вы как цыганка-гадалка, — усмехнулся Баталов.
— С той лишь разницей, что знаю, куда поведет этот путь, — одобрил его шутливый тон Столетов. — Поедете на Дальний Восток. Так что поздравляю.
Растерянно улыбаясь, Баталов долго стоял с замолчавшей трубкой в руке. Староконь выпытывающими глазами посмотрел на него и не выдержал:
— Что там, Антоша? Или амнистия какая нам вышла?
— Вышла, Тарасик, вышла! — воскликнул Баталов.
— Так скажи, пожалуйста. Як же так, адъютант — и не будет в курсе происходящего? Не томи, кажи, що там зробилось? Или мы уже никуда не уезжаем?
— Наоборот, уезжаем, — прервал его полковник. — И даже очень далеко. На Дальний Восток. Понимаешь?
Когда Баталов рассказал обо всем происшедшем, Староконь застыл, не сводя с него восторженных глаз.
— Ой, Антоша, далеко ты пидешь, раз такое устроил.
Через неделю они улетели на Дальний Восток.
…Антон Федосеевич застонал оттого, что острый резец снова ожил в груди и наполнил все той же неприятной болью все тело. Она отозвалась и под лопаткой, и в левой руке, так что сразу заныл сустав, а ноги стали тяжелыми и слабыми. Липкая тоска опутала сознание. «Вот так и умру когда-нибудь, — подумал командующий невесело и опять, как к живому собеседнику, обратился к сердцу: — Ну ладно, успокойся, уймись. Пошалило, и баста! А то валидолом начну тебя кормить, как заправский инфарктник. Думаешь, тебе от этого будет лучше?» И оно поняло, успокоилось и больше не мешало командующему вспоминать. «На чем я остановился? На дальневосточном периоде? Если вспоминать Дальний Восток, надо прежде всего говорить о сыне».
Аркадий начал взрослеть и многое стал понимать. Здесь у него началось познание мира — этот интересный и сложный процесс. После первой июльской ночи, проведенной в номере гарнизонной гостиницы, уставшие от долгого перелета, они все трое встали очень поздно, и Баталов, взглянув на светящийся циферблат часов, недовольно проворчал: