— К-к-каким? — пробормотала Маша.
— Да хер его знает, какой ты тут отмечаешь.
Все-таки у нее нашлось, чем меня удивить. Я готов был услышать скулеж о невыносимой жизни, увидеть слезы, истерику. Но в глазах Маши вспыхнула ярость.
— Да пошел ты! — Она дернула дверь на себя. От неожиданности я почти уступил, и тут сверху, перепрыгнув через перила, обрушился Брик.
— Тихо, тихо! — Он вклинился между дверью и косяком. — Здравствуй, Маша. Давай для начала откроем окна, а там видно будет. Хорошо? Хорошо.
— Ты кто такой? — Маша начала кричать. — Ты… Ты?!
Она не просто отступила, она шарахнулась, и Брик свободно вошел внутрь. Я шагнул следом, закрыл за собой дверь, щелкнул задвижкой. Справа — дверь в ванную, слева — вешалка. Маша прижалась к стене между двумя ветровками и медленно сползала вниз. Дрожь, несколько секунд назад пропавшая под волной ярости, начала колотить ее с новой силой.
— Его ты — зачем?..
Она едва шевелила языком. Сейчас либо заснет, либо ее вырвет. Из глубины квартиры слышались звуки открываемых окон, налетал ветерок. Брик на мгновение показался, выходя из кухни, и исчез в комнате, потом — в другой. Оттуда донесся звон бутылок и приглушенное ругательство.
Маша опустилась на пол, с трудом подняла взгляд на меня. А я смотрел на ее колени, выглянувшие из распахнувшегося халата. Странная штука — память. Именно сейчас она стала нашептывать о тех счастливых ночах, что мы проводили в крохотной гостинке, полагая, будто нашли ключ от вечности. Фигура Маши за эти годы не изменилась совершенно.
— З-з-зачем ты привел?.. — попыталась она снова.
Я наклонился, взял ее за плечи.
— Вставай. — Потянул вверх, и она поддалась, как безвольная кукла. — Тошнит?
Помотала головой, попыталась что-то сказать, но тут к дрожи добавились судорожные рыдания.
Брик вышел из комнаты с наполовину пустой бутылкой водки в руках. Заметив, что я обнимаю плачущую Машу, он закрыл рот, готовый изречь что-то глубокомысленное, и прошел в кухню. Оттуда послышалось бульканье выливаемого пойла, потом — шум воды и, наконец, шипение чайника.
И тут что-то изменилось. Я почувствовал, что остался один, и мне сделалось чуть-чуть страшно. Что чувствовала Маша, я не знал, но она перестала плакать и отстранилась от меня, повернула голову к кухне, откуда вышел Брик.
— Маша? — произнес он полушепотом. Ссутуленный, лицо растерянное, удивленное.
Она молча смотрела на него, и в этом взгляде ненависть переплеталась с недоумением. Я держал ее за руку, чтобы не позволить сорваться с места, наброситься на внезапно вырвавшегося из темницы разума Бориса.