Вот, встав в 6 утра, машиной я мчусь на ст. Невинномыс-скую. Там сажусь в поезд и томлюсь в нем весь день. В 12 ночи я приезжаю в Грозный. Гостиница. Я получаю после всяких мелких формальностей довольно грязный и вонючий «люкс» с сортиром и ванной, которая не работает, причем меня предупреждают, что это номер обкома! Какая честь! Часа два я раскладываюсь, потом развешиваюсь, потом ем свой скудный ужин — редиску и яйца, купленные на станции, и, наконец, в 2 часа ночи я имею право вытянуть ноги на кровати.
Наступает покой. Да. Наступает. Но когда? После каких длительных терзаний! Я расплатился за него 24 часами!
Страшно. А другим это дается просто. Легко. Как должное. И они не лучше меня. Не благороднее. Не талантливее! А вот им дают в кредит все это…
Все прошло… Забыто… По дороге к смерти Путь земной так скучен. Одинок и сер…
Я — врач, спокойно и внимательно наблюдающий за «кроликом моей души», которому, или, вернее, на котором, время производит свои экспериментальные опыты. Мне впрыснули «эликсир времени». Я, конечно, тут ни при чем. Это принудительная вивисекция. И вот он начинает действовать. Сначала у меня пропал аппетит к жизни. Я разлюбил природу, музыку, искусство. Даже свое искусство. Потом я разлюбил людей, детей, цветы, стихи, книги, театр, многое другое. Наконец — женщин. Это последнее, что я разлюбил. Постепенно сужается круг. Я уже очерчен мелом, как гоголевский философ Хома Брут…
«Закрой глаза! — шепчет мне внутренний голос. — Иначе погибнешь». И я закрываю их. На многое. Чтобы спастись. Чтобы жить.
Сужается круг.
Сейчас у меня остается: дети, семья, жена, дом, немного тщеславия (я еще «играю в кино»), и кое-как тлеет (не горит) любовь к искусству, к актерству, к мастерству. Самое страшное — женщины — ушло из моей жизни.
Вот и все.
«Кролик», вероятно, издохнет. Едва ли он выдержит этот эксперимент. А если и выдержит, то уже не будет прежним веселым кроликом, смешившим и забавлявшим людей…
А. Н. ВЕРТИНСКИЙ — Б. В. БЕЛОСТОЦКОМУ (США)
[8]Шанхай.
19 марта 1937 г.
Мой дорогой мальчик!
Очень порадовало меня твое письмо. Хорошо знать, что где-то за океаном у тебя есть друг. А их у меня очень немного. Отвечаю тебе сразу на все «больные» вопросы! Да. Я еду домой. Я удостоился высокой, до слез, чести — меня единственного из всей эмиграции Родина позвала к себе. Я не просился, не подавал никаких прошений, анкет и пр. Я получил приглашение от ВЦИКа приехать петь на Родину. Это приглашение было результатом просьбы Комсомола! Ты поймешь мое волнение — дети моей Родины позвали меня к себе! Я разревелся в кабинете посла — когда меня вызвали в консульство и объявили об этом. Этого не выдержали бы ничьи нервы! Все слова излишни. Пойми сам! Не буду тебе говорить о том, что я хожу наполненный до краев высокой и гордой радостью. Поэтому вся газетная грязь у меня вызывает только улыбку — и то добрую и благостную. Песня, о которой так много говорят, написана была 2 года тому назад в Сан-Франциско, а спел я ее только теперь. Ничего советского, конечно, в ней нет. И только кретины и подонки могут находить в ней это. Та же любовь к России, та же тоска по ней. Вот и все. Встречена она публикой бурей восторга и аплодисментов, ибо в ней я говорю, как всегда, то, что думают почти все. За исключением подлецов и идиотов. Теперь дальше. Уеду я, вероятно, осенью — не раньше. Так как у меня есть долги и я должен расплатиться с ними и многое купить и сшить себе. Поэтому я открываю здесь свое кабаре — «Гардения». К 1-му апреля надеюсь открыть. Концерты прошли с безумным успехом — в одном Шанхае я спел 20 концертов <…> Ну, конечно, я много зарабатывал и все проживал. Теперь хочу скопить денег на дорогу домой. В Америку пока не собираюсь. Приеду через 2-3 года из России.