Сердце Кузьмы Кузнечика! Вот уже одиннадцать лет кровоточит любовью-ненавистью, болью-ревностью ко мне! Познакомились мы 30 июля 1969 года во дворе нашего института, приехали на вступительные экзамены, он только что сошел с поезда, а я 29 июля прилетела из Бурятии. С первого взгляда понравились друг другу, решили помочь друг другу на вступительных экзаменах, он был силен по истории и немецкому, а я — по литературе. С тех пор так и не расставались до самого окончания института, а после сама жизнь раскидала нас по стране, умер отец Кузьмы…
Но в день печали, в тишине,
Произнеси его тоскуя;
Скажи: есть память обо мне,
Есть в мире сердце, где живу я…
[13]Сердце Кузьмы Кузнечика-Стрекозла
Кто ты такой, человек-то чужой?
Может, ты самый родной?
Скорбно висят, почти что до пят,
Руки твои, как грабли.
Не гладили и не грабили,
Берегли добрый мир, как могли.
Кто ты такой, человек-то чужой?
Может, ты самый родной?
Но когда по ступеням клавиш бежал,—
За что ты меня обожал?
И за что — обижал?
Орлицу степную — Жар-птицею звал…
Кто ты такой, человек-то чужой?
Может, ты самый родной?
Не напрасно ли всю эту роскошь дарил:
Астрозвуки, космоидеи.
Для чего ты гармонию мира отрыл
Из вселенской пыли музея?
Кто ты такой, человек-то родной?
Может, ты самый чужой?
Ждешь ли награды сверхсловом?
Вечным героем, мужем-легендой
Восславить тебя на троне любовном?!
Не яблоко раздора, персик райсада
Перезревшее сердце Кузьмы!
Точка опоры во всемирном бедламе
Вещее сердце с нелюбым гниет…
Слышу набат!
Это стучит, ломая ребро,
Странное сердце твое,
Стрекозел!
12 июля 1980 года
Спала я на полу для разнообразия, словно спасаясь от оглушительного гула и визга тормозов на перекрестке Алтуфьевского шоссе. Общежития строятся в самых худших местах красавицы столицы. Распахни окна, впусти бурю смога и пыли, тополиный пух летит в рот, спой нежную песню «Тополя, тополя…» Чтобы смерчи вырвали эти тополя с корнями, с пухом!
Мы с Шагинэ сегодня слушали по радио священное пение-служение Шаляпина. Со старых обшарпанных пластинок льются шершавые переливы изумительной чистоты — ария Алеко: «…Моя Земфира охладела!»
После Федора Шаляпина Шагинэ экспромтом бесстрашно поет Эпилог!
И ваши сени кочевые
В пустынях не спаслись от бед,
И всюду страсти роковые,
И от судеб защиты нет.
О, как преследует меня современный сельский Отелло из херсонских степей! Пахнут ли письма Мелентия духом и кровью? Истинно великое женское сердце может позволить себе грешные муки искать нежную дружбу не среди королей и знаменитостей, отгороженных Гималаями леденящих кордонов, а среди обездоленных, падших преступников. Кто знает, может, именно среди них-то и томятся современные Алеко, Отелло и Раскольниковы??? Крупного духом и сердцем мужика скорее найдешь среди зэков, чем среди конторских крыс и гнилых трусливых критиков, скользких, как угри!