— Простите меня… — Дружинин встал и, прихрамывая, прошелся по кабинету. — Лично я по горло сыт пережитой войной, сыты, думается, и многие другие.
— И я! — быстро вставил Подольский. — Вот она у меня где. — Он попилил ребром ладони загривок. — Но то, что не сделаем мы, будут делать другие. Партия и правительство не могут рисковать благополучием страны!
Павел Иванович медленно повернулся к нему.
— Мы же с вами еще не партия, не правительство. Партии и правительству видней, что делать бывшим пушечным мастерам в Красногорске. Кстати, эти матера все реже говорят о войне. Нет, я не могу, не желаю поддерживать ваши ходатайства перед Москвой.
Подольский обеими руками закинул на затылок пышные волосы.
— А я не желаю пролетать в трубу с печным литьем, кастрюлями, сковородками!
— Вот от этой печки и начинали бы танцевать.
Они посмотрели пристально друг другу в глаза и оба поняли, что на первый случай короткой перепалки достаточно. Подольский покаялся, что избрал себе в консультанты по существу незнакомого человека, какого-то пацифиста, не с ним надо было советоваться, вообще покуда не говорить, не писать… Павла Ивановича разговор с новым директором озадачил, насторожил. Боязнь? Боязнь у товарища за свое имя, авторитет? Как бы не пролететь в трубу с трудоемким ассортиментом быстрее Абросимова?
Эти мысли не выходили из головы Дружинина и позднее, когда он вернулся в свой кабинет. Делать горные машины да еще посуду, печное литье, оказывается, куда хлопотней, чем оружие. Там был выверенный стандарт и поток, здесь — разнообразие продукции и только перспектива потока, там — всепоглощающий потребитель — армия, фронт, здесь — дополнительные трудности реализации, если продукция не по вкусу покупателю и заказчику. И сверх всего требование: не тебе государство дотации, а ты ему чистые денежки. Трудновато, слов нет! Вот почему Подольский растерялся на новом месте, в новых условиях и хлопочет перед министерством, грозится писать в ЦК. Правильно, за инициативу снизу не судят; осуждают — если инициатор не в ту сторону гнет!
В то же время не хотелось очень-то строго судить нового человека, чтобы не ошибиться. Было уже, ошибался, и думал, и поступал не так, потом приходилось раскаиваться. Тем более, что есть в Подольском что-то и привлекательное, пожалуй, — энергия. Грубо, но зримо!
Лишний раз напомнила ему — не ошибись! — своим появлением Людмила. Она вошла с огромными, будто простыни, ведомостями. А сама небольшая, худенькая, лицо бледное, подбородок и нос заострились, на руках, даже на пальцах, когда положила руки на стол, — голубоватыми струйками жилки.