— Кто такие?!
— Свои! — ответил я, протягивая пропуск.
При свете спички сверкнули штыки, осветились небритые, загрубевшие солдатские лица.
— Проезжай!
Время от времени оглашая воздух криком: "Свои! Большевики!", мы продвигались вперед… И снова:
— Стой!
На этот раз спичка осветила бравую фигуру матроса, его широкое, мужественное лицо. На бушлате блестели медные пуговицы. Змеей извивалась пулеметная лента. В левой руке — короткий карабин. Рядом с ним стоял, опираясь на винтовку, высокий, пожилой рабочий с сосредоточенным, устало-серьезным лицом.
— Куда? — прогудел матрос.
Я протянул ему пропуск. Пробежав глазами, бросил на меня строго испытующий взгляд, вернул пропуск:
— Катись!..
Но вот и Арбатская площадь. Неожиданно откуда-то сверху, вероятно с крыши, часто застрочил пулемет, и по мостовой, словно свинцовый град, забарабанили пули. Машина стала.
— По нас! — растерялся шофер.
— Давай ход! Давай! — толкнул я его.
Рванув машину, он оглушительно и, очевидно, сдуру заорал:
— Свои! Большевики!
Машина, перемахнув площадь, влетела в улицу, наскочила на труп и сразу, испуганно завизжав тормозами, остановилась.
— Стой! Стой! — кричали впереди какие-то новые, чужие нам голоса.
— Кадеты! — шепнул шофер.
Три штыка почти коснулись наших тел.
— Что?.. Не туда попал? — злорадствовал молодой голос.
— Сходи! — скомандовал другой. — Ну! — Последовала матерщина.
— Чего лаешься? — огрызнулся я. — Дело есть!
— Какое дело?!
— В штаб!
Привыкшие ко мраку глаза различили фигуры юнкеров. На шум голосов из машины выскочили парламентеры. Отрекомендовавшись, они предложили пропустить нас.
В сопровождении офицеров-парламентеров я вошел в вестибюль. Ослепил свет. Здесь толкались, казалось без цели, офицеры, юнкера, попадались казаки; мое солдатское обмундирование, давно не бритое лицо сразу обратили на себя внимание.
— Большевик! Большевик! — раздались голоса. — Матерый! Попался, перец!..
Пожилой парламентер взял у меня пакет и быстро помчался по лестнице наверх. Молодой усадил меня на стул и в качестве охраны поставил возле юнкера с винтовкой. Через минуту и он исчез. Теперь выражение лиц присутствующих резко изменилось. Пакет, мой независимый вид и отношение ко мне офицера-парламентера — все это говорило, что я не пленник. Мое присутствие здесь казалось необычным и вызывало любопытство.
Среди этой публики особенно выделялся молодой, но бородатый (для солидности) приземистый офицер.
— Что, товарищ, — произнес он иронически, — плохи ваши дела? — Изо рта его несло спиртом.
— Почему плохи? — спокойно спросил я.
— За милостью приехал?