К тому времени она уже находилась в беспощадном плену у недуга – но в тот день это не имело значения.
Персонал был высококлассным. Я позвонила им перед отъездом и предупредила о ее состоянии, и они сделали все возможное, чтобы этот день для нее стал как можно более особенным.
Она наслаждалась каждой секундой. Поездом, едой, общением со мной.
И почти перед самым концом нашего путешествия наступил момент, когда она решила сказать мне кое-что важное, то, о чем я должна была всегда помнить.
– Создавай как можно больше моментов, похожих на этот, для себя, Джесс, – сказала она мне. – Когда жизнь сурова, а именно такой она будет для всех нас, у тебя есть долг перед собой. Жить без сожалений.
Чувства всколыхнулись у меня в груди, но она не хотела, чтобы я что-то отвечала. Просто слушала.
– Ты можешь думать, что я полна сожалений, Джесс, но это не так. Я вышла замуж за мужчину, которого люблю, у меня есть ребенок, которого я обожаю, и мне посчастливилось провести с ними двумя много здоровых лет. – Она приблизилась и сжала мою руку. – Я не умираю от болезни Хантингтона.
Я резко подняла голову:
– Что ты имеешь в виду?
– Я живу с ней, – ответила она. – В этом есть разница. Я проживаю свою жизнь так, будто каждый мой день – последний. И я намерена продолжать в том же духе, пока это будет возможно. Думаю обо всем хорошем, что окружает меня, а не о том, что будет впереди. Делаю все, что мне нравится, просто ради удовольствия. Я хочу плавать в море. Печь пироги. Танцевать.
Она раздумывала над следующими фразами.
– Но ты должна помнить и сегодня о том, что я говорю тебе сейчас. Не важно, насколько плохо будут идти мои дела, не важно, что произойдет с тобой, – у тебя все еще есть время, чтобы жить. Помни об этом, Джесс. Если хочешь чего-то – пойди и возьми. Просто сделай это.
Теперь, когда я смотрела на экран, слезы стекали по моим щекам горячими тонкими струйками, и я кивнула:
– Я помню, мам.
Я ждала, что она улыбнется, жаждала ощущения связи между нами. Но она отвернулась, ее глаза снова стали пустыми, когда папа расчесывал мягкие пряди ее волос, убирая их с ее лица, и нежно поцеловал в щеку.
Меня шатало, когда я вышла из шато и схватилась за край кованой стальной двери, ее жар обжигал мою ладонь. Не только слова мамы заставили меня сосредоточиться на том, что важно именно сейчас, но и что-то еще: то, что отец сказал об Адаме и той ночи, в которую родился Уильям.
Отрывки, которые я помнила: часы ожидания, следы помады и выпивки на рубашке Адама, – все это было, я уверена. Но я заполнила пробелы своей собственной версией событий, представив номер в отеле, руки Адама в шелковых волосах Джорджины, пьяные сплетения длинных конечностей, пока я была брошенной и уязвимой.