— Ты знаешь, Роса уехала с одним весовщиком с плантации тростника, бойким таким молодчиком?
…Мне трудно вникать в детали и оттенки рассказов Хайме, сочувствовать тому, что теперь называют по-иному.
«И я тоже на примете?» — спрашиваю я себя. На примете, как Хайме, которого, помнится, недавно судили за махинации с балансом, за фальсификацию счетов? Насколько иначе повел себя старый швейцар их конторы в Ведадо, тот всадил себе пулю в живот; старик, всегда с благоговением произносивший слово «компания»; старый швейцар, которого обвинили в том, что он крадет уток в зоологическом саду («для пропитания», говорил он), после того как его, по наущению Хайме, выгнали из конторы.
— Но я-то при чем, — бубнил Хайме, — при чем тут я? Говорят, будто отравили целую группу руководящих работников, а может, простых посетителей какой-то пиццерии. Я к этому не имел никакого отношения, старина. Я даже не считал себя контрреволюционером. Знаешь, какого признания они от меня добивались? Нет, ты только послушай! Ни мало ни много, что я агент ЦРУ!
— Но ты, кажется, хотел…
— Я? Ха! Да знаешь ли ты, что такое ЦРУ? Своего рода страховая компания для защиты от революций. Именно так. Такое же дело, какое было у моего отца: страховая компания для защиты от пожаров, несчастных случаев… Insurance Company[118]. ЦРУ, а еще госдепартамент и ФБР. Понял, старина? Только они не конкуренты в этом деле, а союзники. Ну, вот мы и приехали.
Я посмотрел, куда указывал Хайме. Это был тот дом, его дом, тот самый дом, где когда-то… Один из тех домов, которые словно бы ничем особенным не отличаются, однако привлекают нас чем-то, что нелегко определить: каким-то ракурсом, повторяющимся изломом линий, какой-то, на первый взгляд незаметной, деталью в архитектуре или местоположении. Я часто об этом думаю и вижу этот дом не таким, какой он сейчас, но таким, каким он был, когда я увидел ее здесь в тот первый раз, так давно… Тогда до меня откуда-то издали, как предупреждение, донеслось рычание львов. Я подумал об Африке, далекой Африке. Меня бросило в пот. Я быстро взглянул и увидел лестницу, ту самую, и напротив — кафе, то самое, а над ним — балкон, теперь с закрытой дверью.
— Забавно, не правда ли? Тут ты прятался несколько лет назад ради этой жизни, а теперь опять будешь прятаться, черт возьми, только уже от этой жизни. Забавно? Да или нет, старина?»
1965
И вот Габриэль один в запертой комнате — прежде он думал, что уединение спасительно, это то, чего он всегда желал: одиночество, тишина, вожделенный покой; но эта келья, как он вскоре понял, была не чем иным, как противостоянием миру, дикарскому любопытству окружающих, порывам и страстям, над которыми он уже был не властен, — словом, опасности. Однажды он, сам не зная почему и зачем, выпустил птиц из висевших здесь клеток и в безотчетном приступе ярости разбил темницы крошечных крылатых созданий. Луиса, когда пришла, заметила это, но не сказала ни слова.