. Как раз в то лето она стала носить короткую стрижку — всего три дюйма длиной спереди и четыре сзади — и покрасила волосы в более светлый, «молодежный» цвет. Стоял август, месяц, когда ты открыл для себя Карибское море, пляжи с тончайшим песком и красноватый закат, в отблесках которого твои родители отплясывали на открытой площадке модный сон
[122], где еще были такие слова: «Танцуй веселей, побольше огня, Хуан Пескао!» Ты не мог увидеть вспышку, впечатавшую в живую плоть цветы с кимоно, яркое зарево, возвестившее о начале атомной эры — эры твоего поколения, ослепительный огненный шар, что внезапно опустился на далекий город, обратив в пар все живое. В то воскресенье ты сидел в кинотеатре «Маравильяс»; сеанс начался киножурналом «Глаза и уши мира», где показали Трумэна: он с хитрой усмешкой бил по клавишам рояля, на крышке которого восседала Лорен Бакалл
[123], демонстрируя свои ноги и куря сигарету из длинного мундштука. А потом на экране появилось облако пыли, и посреди бескрайних прерий Запада возник одинокий ковбой, он стрелял серебряными пулями и пришпоривал неутомимого скакуна, преследуя бандитов с золотого прииска, а ты хлопал в ладоши и кричал ему, чтобы он остерегался засады за поворотом дороги.
Ты ничего не слышал о Хиросиме. Ничего. Разве что пронзительные позывные, прервавшие радиопостановку по заказу фирмы «Кресто» («Чашку шоколада «Кресто» — каждый день») в тот самый момент, когда герой утробным голосом признавался юной красавице в вечной любви и своем грехе: «А теперь я навсегда уезжаю в Испанию и ухожу в монастырь». — «Не уезжай», — молила героиня. Тетя Маргарита, которая вязала кружевную скатерть и вздыхала в самых трогательных местах, с досадой взмахнула крючком: уж больно некстати прервали передачу, чтобы сообщить о новом виде оружия — бомбе, сброшенной с самолета Б-29, которая в одну десятитысячную секунды уничтожила более шестидесяти тысяч японцев — не считая тех, кто умер позднее, — и стерла с лица земли цивилизацию на площади в шесть квадратных километров. Дядя Хорхе, заерзав, пробормотал что-то насчет семи ангелов с трубами и семью последними язвами, о чем написано в книге за семью печатями; потом заговорил о Нострадамусе, средневековом прорицателе, предсказавшем три всемирные войны (наземную, воздушную и огненную), при этом у него был такой вид, словно он вот-вот воспарит посреди столовой. Ты не слышал взрыва бомбы, не оглох, как ее жертвы, из-за резкого перепада атмосферного давления, до тебя не донеслись отчаянные крики тех, кто горел в аду — для них безмолвном, — в то время как взрывная волна бесшумно разрушала город, оставляя после себя ровное место, пепел. В этот момент твой отец встал с мягкого кресла и сказал, что неплохо бы успеть выпить кофе, пока огнедышащий дракон не добрался до вас, добавив, что, в конце концов, Хирохито, Тодзио