Ты тот же, что и три года назад, в пятьдесят девятом, когда пришел на базу, располагавшуюся близ реки Альмендарес, и попросил принять тебя в ряды милисиано: «Клянусь, что, если потребуется, буду защищать Родину и Революцию, не щадя собственной жизни, в чем и подписываюсь». «Четче шаг! Счет начинай!»[129] — рявкнул инструктор, одетый как заправский ковбой: в широкополой шляпе и с шейным платком. «Раз-два! Три-четыре!» — хором выкрикивали марширующие милисиано. Сперва это вызывало у тебя усмешку, особенно забавлял толстяк, который шел справа: он все делал невпопад и говорил каким-то кудахтающим голосом. Когда Тибурон командовал: «Кругом! Марш!», парень этот обязательно натыкался на шеренгу, идущую в обратном направлении, беспомощно крутился на месте и, поскользнувшись, падал под общий хохот. Оказалось, не так-то легко без подготовки выполнить команду «стой!»: ты должен, приставляя левую ногу, прищелкнуть каблуком, застыть на месте и стоять как истукан, расправив грудь, вытянув руки по швам, глядя прямо перед собой и мечтая переступить с ноги на ногу, стереть пот со лба, почесать спину и… поскорее закончить эти бессмысленные упражнения. «Мы ведь не собираемся быть ни солдатами, ни моряками, так на кой пес нам эта шагистика?» — отдуваясь, ворчал толстяк и тут же просил разрешения покинуть строй и немного передохнуть в тени рожкового дерева.
В массе своей новоиспеченная рота состояла из таких же, как ты, юнцов, зубоскалов и насмешников, без конца подтрунивавших над сержантом Тибуроном из-за его маленького роста. Однако именно они откликнулись на призыв родины, движимые энтузиазмом и стремлением следовать примеру Камило[130], погибшего как раз в эти дни. Пока еще ваша политическая подготовка оставляла желать лучшего, и Тони, например, приходилось с пеной у рта доказывать, что никакой скрытой угрозы коммунизма не существует, а Чучо Кортина за свой непримиримый экстремизм заслужил прозвище Арбуз, намекавшее на то, что внутри он красный, а снаружи зеленый. Майито только-только стукнуло пятнадцать, борода у него не росла, и поэтому он отпустил длинную русую шевелюру, поверх которой напяливал шлем, делавший его похожим на исследователя сказочной Африки. Негру Чано, возраст которого, как у всех людей его расы, не поддавался определению, вряд ли было больше девятнадцати, хотя опыта и знаний, приобретенных, по его словам, в университетах Хесус-Мария, Сан-Исидро и прочих припортовых улочек, носящих имена святых, ему было не занимать. Серхио Интеллектуалу давно уже шел третий десяток, вам он казался ужасно старым и всезнающим; вы чуточку завидовали его умению вникнуть в любое дело, хотя иногда и посмеивались над его менторским тоном. Тебе самому, Давид, был двадцать один год. Худой, угловатый, особенно в этой временной форме милисиано, которую вы заимствовали у служащих отелей (белая рубашка, черные брюки и такого же цвета берет), ты пришел в народную милицию, чтобы защищать дело бедняков и подлинную социальную справедливость, о которой у тебя было тогда весьма смутное представление.