— Это кто? — спрашиваю я Гундина.
— Да тот человек, который вытащит нас отсюда. Он шофер сеньоры Кониль, а Бенито дружит с Велосом. Нам достался счастливый билет, Мануэль.
Я было подумал — очередные бредни Хосе. Но нет. Два или три дня спустя приезжает сам Константино в большом автомобиле с брезентовым верхом. Хосе сразу зачастил:
— Вот видишь, что со мной приключилось. Ничего путем не мог сделать. Твоя мать одолжила мне на билет шестьдесят песо, а я их сунул какому-то прохвосту в Галисии. Вез тебе бутылку анисовой — отобрали. Ну, беда за бедой. И Мануэль из-за меня пострадал. Его надо вытащить отсюда, у него документы в порядке, только нет рекомендательного письма.
В конце концов, спасибо сеньоре Кониль — она поговорила с начальником Тискорнии, и нас отпустили из лагеря. Эта сеньора была очень влиятельная, потом я узнал, что она знакома с самим президентом.
— Эх, вы, бараны нестриженые! — рассмеялся Велос.
Мы выехали оттуда на его большом автомобиле с двумя начищенными до блеска гудками. Когда мы спускались с холма, мне почудилось, что машина летит по воздуху. И еще меня позабавило почему-то, что навстречу нам в коляске ехали две белые сеньоры, а кучером у них черный-пречерный негр. С того раза мне и запомнились крепости Ла-Фуэрса, Ла-Кабанья и Эль-Морро. Ведь я, если на то пошло, впервые видел Гавану.
— Ну, теперь конец вашим передрягам! — засмеялся Константино. Мне казалось, что это волшебный сон. Гундин, помню, задремал в дороге. Надо же, как устроена жизнь. Из-за него я пострадал, и он же меня выручил. Потому и говорю всегда: «Что ни случись, все к лучшему».
Pasan n’aquesta vida
cousiñas tan estrañas…
Rosalía de Castro[217]
От жары я чуть не расплавился. Весь был в липком поту, пока не раздобыл рубашки из хлопка. Как раз в те дни Гавана праздновала большой праздник, потому что пресвятую деву Милосердную из Эль-Кобре сделали покровительницей всего острова. Повсюду продавали ее образки и маленькие кораблики, один с негром и еще два, которые потонули бы в морских волнах, не спаси их пресвятая дева.
Не сказать, чтобы я всему удивлялся в Гаване. Все-таки успел побывать в Виго. А Виго — порт огромный, там тоже всего полно: и пароходов и людей. Хотя, спору нет, в Гаване куда веселее, кругом все бурлит, клокочет. Гундин, молодец, позаботился обо мне. Приписал меня к больнице «Кинта Бенефика»[218], пригласил к себе домой — ему отвели жилье над гаражом на углу Тринадцатой улицы и Пасео. Какую только работу он не делал у хозяев, а нанялся просто садовником. Служил он очень исправно. Что говорить — ему повезло, не зря приплыл из такой дали. А у меня с первой минуты все кувырком. Еще в тот день, когда мы уезжали из пересылочного лагеря Тискорния, я сижу в машине, сияю от счастья, и на́ тебе, вдруг слышу, как Велос говорит Гундину: «Мое дело вывезти его отсюда, а пристраивать на работу — уволь». У меня самолюбие взыграло, и я ляпнул: