— Не знаю для чего, но дядя оставил себе его рубашку, — бегая по лицу Очерета липким взглядом, торопливо рассказывал Сонькин. Его лицо при каждом слове принимало новое выражение, он тряс головой и играл бровями.
Общаясь с людьми, подобными Сонькину, Очерет давно пришел к выводу, что в отношении их следует неукоснительно придерживаться одного главного правила: им нельзя доверять ‒ никогда, ни в чем и ни при каких обстоятельствах.
— Я хотел ее забрать, чтобы вернуть, она мне ни к чему. Ты же знаешь, если я что-то беру, то всегда возвращаю… Тем более, рубашку, она мне вообще ни к чему. Но он ее не отдал, уперся рогом и сказал, что она ему еще понадобится… Его разве поймешь? У него столько причуд, — с утрированной артистичностью прижимал руки к груди и недоуменно пожимал плечами Сонькин.
— Эдик, давай по делу. Сам понимаешь, для него, может, каждая минута на вес жизни, — мягко остановил его Очерет.
— Их банда, типичный беспредел. Всего их четверо, заправляет ими Утюг. Он из какого-то села под Фастовом. Первый срок получил за изнасилование несовершеннолетней. Комментарии нужны?.. — но наткнувшись на взгляд Очерета, Сонькин поспешно продолжил, — Держат они его на Подоле, улица Межигорская, дом пятьдесят шесть, — он назвал квартиру. — На втором этаже, — не зная, что бы еще добавить Сонькин облизал губы, перестал размахивать руками и умолк.
— Здесь пятьсот долларов, как договаривались, — сказал Очерет, незаметно передавая Сонькину пять, сложенных пополам зеленых банкнот.
Очерет понимал, что на его долю выпала одна из удач, которые случаются лишь при хорошо поставленной агентурной работе. Впрочем, не так-то все однозначно. Агентура агентурой, но грош ей цена без толковой головы.
— Конечно, спасибо, но ты же знаешь, дело не в зелени. Деньги — это дерьмо, — и Сонькин небрежно сунул доллары в карман.
— Знаю. Но дерьмо, это далеко не деньги… — в тон ему ответил Очерет. Уж кому-кому, а ему хорошо было известно крохоборство Мудини. — Тебе они ни к чему. Все равно проиграешь. Дяде отдашь. Ему, мой привет и благодарность, — изобразил учтивую улыбку Очерет.
У него совершенно не было желания улыбаться, и эта улыбка у него получилась с трудом, она лишь слегка стянула кожу на скулах и возле рта. Его все больше тяготила необходимость внешне проявлять эмоции, не соответствующие его настроению. Люди стали для него, как черви, кишащие в жизненном навозе.
— А, как с ней?.. Ведь ты же знаешь, я только ради нее взялся… — не выдержав, перебил его Сонькин. «А она ради тебя, сволочь, на это пошла», ‒ подумал в ответ Очерет.