Мы договорились обсудить все спокойно, у меня дома.
Я живу среди беспорядочного нагромождения книг и всякой писанины, из которого там и сям всплывают уменьшенные копии стел, саркофагов и статуй Анубиса, Птаха или моего любимого Амона-Ра. Мой ноутбук, единственный свидетель текущих мимо веков, важно высится между вотивной головкой ребенка и бронзовой парочкой влюбленных этрусков.
Фредерик немного потоптался на пороге, потом все же вошел.
— Фу, какой кавардак! — воскликнула Катрин, обводя комнату взглядом.
Катрин по-настоящему любознательна, но ее жадный взгляд лишь скользит по поверхности.
— Вы еще играете в машинки? — спросила она, щелкнув пальчиком по моей кроваво-красной «Динки».
Я быстро схватил ее и убрал повыше на этажерку. Потом предложил молодым людям сесть.
— Многие врачи пытались понять происхождение моего тика, — сразу взял быка за рога Фредерик. — Первого мать спросила, когда мне было всего пять лет.
Я вздохнул:
— Первые годы жизни определяют многое, мсье Рок. Но из-за того, что психологи называют детской амнезией, нам приходится полагаться на память других, когда мы хотим узнать, что тогда с нами происходило. Сами мы обо всем забыли.
— Ничего особенного со мной не происходило, — отвечал Фредерик.
— А знаете, что один из таких, с позволения сказать, врачей рассказал моему брату? — вмешалась Катрин. — Что его травмировала детская считалка, ее напевала наша мама: «Фредерик тик-тик! Как же мал твой бутик: тачку ты везешь, спички продаешь». Понимаете? Фредерик тик-тик… вот откуда тик! Гениально, а?
— А еще, кажется, травму приписывали повторному показу по телевизору «Бельфегора», — подхватил Фредерик.
Мне пришлось выслушать жалобы на все диагнозы и унижения, какие только перенес Фредерик с тех пор, как ему стукнуло пять лет.
— Но при этом, — сказал я, — в четыре года вы были совершенно нормальным малышом.
— Скорее непоседой, — добавил Фредерик.
Этот допрос ни к чему не привел, и взгляд Катрин, уже много раз перерывший мою комнату, раздражал меня все больше.
Коль скоро, по моей логике, у Фредерика есть веская причина гримасничать, думал я, значит, его гримаса определенно должна что-то выражать.
Я заметил, что не осмеливаюсь взглянуть своему студенту прямо в лицо. Слежу уголком глаза, но, не то стыдясь, не то из простого уважения, избегаю смотреть прямо. Интересно, а чей-нибудь взгляд вообще смог выдержать эту гримасу?
— Фредерик, посмотрите на меня…
Удивившись, молодой человек умолк. Мы на несколько секунд впились друг в друга глазами, как в детской игре в гляделки. Потом по чертам юноши пробежала судорога, превратившая его лицо в маску. Ибо — да, это была маска, гротескная и страшная. Страшная потому, что выражала ужас без всякой причины, как если бы Фредерик заметил что-то, остававшееся невидимым для нас.