И я швырнул конверт на кучу бумаг.
— Как будто у меня нет других дел!
На следующий день, решив немножко разобрать бумаги, я не нашел конверта.
— Однако мне кажется, что…
Я застыл, пораженный внезапной очевидностью: адрес пансионата унесла Катрин. Ей захотелось поиграть в охотницу за тайнами. Я проворчал:
— В конце концов, если ей это нравится…
К исходу этого утра я нервничал все больше и больше, пока наконец не встревожился всерьез. Эта история мне не нравилась.
— Алло, Фредерик? А вашей сестры нет? Ах, взяла машину и уехала. И вы не знаете…
Фредерик Рок сообщил мне, что его сестра теперь сотрудничает с агентством по уходу за пожилыми людьми, и продиктовал адрес пансионата, где она после обеда должна появиться.
— Агентство по уходу за пожилыми людьми, — повторил я. — Вот так штука, да. А вы не собираетесь туда же, а, Фредерик?
И, рассмеявшись, я повесил трубку.
Решиться на такое Катрин, несомненно, убедила Соланж Лакруа, чтобы та смогла пройти в пансионат. Мне оставалось последовать ее примеру и назваться социальным работником. Я вызвал такси.
Директриса заведения была слегка ошарашена моим появлением:
— Опять! О, то есть я хочу сказать, что это прекрасно. Но обычно социальные работники приходят по четвергам.
— Теперь по вторникам и четвергам.
Когда я выразил желание повидаться с мадам Лакруа, директриса снова подняла брови от удивления:
— Но у нее уже есть посетитель.
Я объяснил ей, что теперь мы будем приходить вдвоем. Когда я вошел в комнату старой мадам Лакруа, Катрин даже бровью не повела.
— Мы говорили о прошлом, — только и сказала она.
Мадам Лакруа не успела собрать в шиньон свои длинные седые кудри, ниспадавшие сейчас на плечи и придававшие ей полубезумный вид. Она бросила на меня взгляд, пронзающий насквозь, после чего заговорила неизменно хныкающим голоском о том, что персонал вскрывает почту, пища полна микробов и покупается по дешевке, а лекарства впихивают насильно.
— Говорят, от давления. Да правда ли так? На меня действует как снотворное. А это ненормально, малышка моя, ненормально. И как тут не остерегаться всего на свете!
Речь ее становилась все отрывистее, а взгляд — все подозрительнее.
— Вы ведь явились по просьбе моей дочери, э? — вдруг спросила она.
Хоть мы бросились ее разубеждать, она заявила, что настало время прогулки, и потребовала, чтобы я подал ей трость. Затем удалилась не попрощавшись, как будто мы были достойны интереса не более, чем мебель. Я смотрел, как она идет по коридору, с силой стуча тростью об пол. Тук, тук.
— А Соланж-то права, — прошептала Катрин, — эта женщина с придурью.