Собаки продолжают выть, мужчина велит им замолчать – и Сара узнает его, узнает по голосу.
Человек, который явился, точно посторонний, точно вор, на самом деле ее папа.
Сару затапливает волна облегчения. Разумеется, как же иначе. Папа снова сидит за столом, живой и бодрствующий.
Как заведенный повторяет ее имя.
– Слава богу! Слава богу! – твердит он. На лице застыло невиданное прежде выражение запальчивого умиротворения. – Прости, не хотел тебя пугать. – Папа тяжело дышит, череп обрит, бороды нет и в помине.
На первых порах он отмалчивается, вроде нечего сказать. Как будто спустя пять недель он просто очнулся и пришел домой.
– Ума не приложу, куда подевался мой ключ? Ты не в курсе?
Мертвенно-бледный, отец щурится сквозь стекла одолженных очков. Он сильно похудел, зеленая футболка с чужого плеча болтается на нем как на вешалке. И все-таки это он. Папа. Именно его руки опираются на кухонный стол, его татуировки выделяются на коже: затейливый волк с желтыми глазами, огромный черный паук на локте, поблекшее имя матери девочек на предплечье, рядом – даты рождения обеих дочерей. Сара сознательно проводит мысленную опись каждой мелочи, каждой клеточки его тела, поскольку что-то в отце неуловимо переменилось.
– Не помнишь, куда подевался мой ключ? – снова спрашивает он.
Его ногти сильно отросли и успели обломаться по краям, на больших пальцах и вовсе загибаются трубочкой.
– Что с твоими волосами? С бородой? – допытывается Сара.
– Не знаю, – отвечает отец. Его смертельная бледность, лишенный растительности подбородок, Сара не может отвести от него взгляд и одновременно старается не смотреть, словно эта часть лица исчезла безвозвратно. Ее автоматически охватывает стремление поделиться своим открытием с сестрой.
– С тобой ведь все хорошо? – уточняет отец.
– А с тобой?
Брезжит рассвет. Мутный свет сочится сквозь заколоченные окна, навевая мысли о самом обычном, ничем не примечательном утре.
– Где твоя сестра? – вдруг спохватывается папа, устремляя взгляд на лестницу.
Рассказывая, Сара не в силах смотреть ему в глаза, вместо этого она смотрит во двор, на собак. Каждое слово дается с трудом, всякий раз нужно преодолевать ком в горле.
Отец растерянно моргает:
– Ты уже говорила, верно? Про болезнь Либби. Помнишь?
– О чем ты? – лепечет Сара, едва сдерживая слезы.
– Мы ведь обсуждали это, забыла?
Она боится сказать «нет», но папа читает ответ в ее глазах. Повисает неловкая пауза.
– Не важно, – бормочет он, потирая обритые виски. Сара замечает родинку, которую никогда раньше не видела. – Не важно.