– Разреши мне исправить твое определение, Вилли. Объект любви тут – ты сам, это та ценность, которую ты с помощью Проперция и латыни стремишься пробудить и защитить.
– Возможно, – сказал Вилли. – Но я не вижу, почему так уж нужно знать. Ты велик потому, что ничего не знаешь. Лучше не знать, правда?
Тео отошел от окна и встал у стола, упершись в него костяшками пальцев и рассматривая своего хозяина. Полы его пиджака слегка распахнулись и обнажили засаленную рубашку, пятнистые коричневые подтяжки и грязный шерстяной жилет. Присущий Тео запах пота и собачьей шерсти распространился над открытыми книгами и словарями. Вилли нагнулся, потирая тонкую лодыжку своей изящной рукой.
– А что после Проперция? Что?
– Другое пустое занятие, чтобы заполнить время, наверно.
– Кто-нибудь рассказал тебе о парне, покончившем с собой?
– Нет, – ответил Вилли удивленно. – Кто?
– О, кто-то, кого мы не знаем, как говорит Кейт. Какой-то незначительный человек из конторы моего дорогого брата. Они все разволновались. Это самое забавное, что случилось с тех пор, как Октавиен стал кавалером ордена Британской империи. При тебе молчат об этом, ты знаешь почему! Для всех здесь ты стал какой-то священной коровой.
– Зря они беспокоятся обо мне, – пробормотал Вилли. – Я выстою до конца своего срока.
– Да, я это знаю, – сказал Тео, – хотя и не знаю почему. И не знаю, почему и я выстою тоже. Мне плохо в последнее время. И мне трудно выносить это там, в доме. Вот почему я прихожу мучить тебя. А там все становится хуже. Они так мило следят друг за другом, так ласково. Homo homini lupus est[13]. Они все – сексуальные маньяки и даже не подозревают об этом. Вот хоть мой дорогой братец, этот совершенный шар, получающий эротическое удовлетворение, наблюдая за тем, как его жена флиртует с другим мужчиной…
– Почему бы не быть к ним немного снисходительным, – сказал Вилли. – Они не причиняют никому вреда. Ты поносишь нас за то, что мы не святые.
– Да, да, да. А когда я перестану обличать, я просто умру. Это все, что я знаю, и я буду выкрикивать это, как скучная птица, знающая только один напев.
– Если ты знаешь так много, ты должен знать большее. Есть свет, в котором ты судишь нас.
– Да, – сказал Тео, – свет являет мне зло, но не дает надежды на добро, ни на волосок надежды, ни на волосок.
– Ты наверняка ошибаешься, – сказал Вилли, – наверняка ошибаешься.
– Ты выражаешь трогательную и фундаментальную форму религиозной веры. Тем не менее все они прокляты.
– Тео, – сказал Вилли, – расскажи мне как-нибудь, расскажи хоть сейчас о том, что на самом деле случилось с тобой в Индии, что