А между тем я задыхался под грузом налогов и неоплаченных счетов. На мой адрес поступали письма от судебных исполнителей, грозивших нагрянуть ко мне домой с ордером и, если я их не впущу, вызвать слесаря, который взломает дверь. Страшно было представить, что подумает Эльза! Поддавшись панике, я демонтировал дубовые настенные панели, каменные карнизы и настил из флорентийских плит. Входную дверь менять не стал, но отвинтил колотушку в виде львиной головы. Все это ушло с молотка, долги были погашены, и мои тревоги улеглись. Но ненадолго.
От карнизов на стене остались шрамы, которые хмурились на меня сверху. Пустые дверные проемы зияли беззубыми ртами, потрясенные моими деяниями. Прихожая и гостиная выглядели как в разгар стройки; впрочем, если вдуматься, так выглядел весь дом. В нем не осталось ни одного уютного уголка. Можно было подумать, мы с Эльзой тайно проживаем под чужой крышей.
Верная себе, Эльза всегда реагировала одинаково – упиралась руками в бока, словно собиралась меня отчитывать, и повторяла:
– Йоханнес, не жди, что я буду стоять в стороне и молчать! Я знаю, что ты банкрот. Я для тебя обуза. Ты вынужден меня кормить, одевать и нести по моей вине всяческие расходы!
– Кто, я? Владелец такого дома? Да бо́льшая часть Вены спит и видит, как бы поменяться местами с таким банкротом. Чем шикарней дом, тем больше расходов. Но это не женская забота.
– У меня мозги работают не хуже, чем у тебя или любого другого мужчины!
– Ты уже это доказала, но математика – не то же самое, что финансы, а марксизм на бумаге – не то же самое, что коммунизм, – спокойно отвечал я.
Я отправился в Stadtpark[69], чтобы попытаться сбыть кое-какие книги – у нас оставалось еще много. На аллеях обнищавшие оркестранты играли на струнных инструментах; некоторые солисты музицировали часами, чтобы выгрести из футляра с бархатной отделкой хотя бы пригоршню монет. Времена были тяжелые. Мне относительно повезло: я продал два прекрасных тома – один Священной Римской империи, другой об империи Габсбургов – за семь шиллингов каждый. Просто чтобы объяснить, много это или мало: за 1,75 шиллинга в ту пору можно было купить пол-литра пива, а за 1,8 шиллинга, если не ошибаюсь, – проехаться туда и обратно на трамвае. Покупатели были из британских оккупантов, которые интересовались историей или, возможно, хотели отвезти домой подарок для кого-то из близких. Вскоре ко мне направилась идущая под руку парочка. Мужчину я не видел с детства и все же сразу его узнал: это был Андреас, один из близнецов, которые приходили ко мне на устроенный мамой праздник по случаю моего двенадцатилетия. Его спутница, хорошенькая молодая австрийка, держалась скромно и с достоинством. Боясь, как бы меня не застукали за грошовой торговлей, я торопливо собрал нераспроданные книги, высмотрел нехоженую дорожку в глубине парка и стремглав бросился туда. Колючие ветви кустарника рвали на мне вязаный джемпер, а я злился на самого себя – неужели в этом огромном парке мне грозило повторное столкновение с теми же людьми на главной аллее?