Он уселся рядом с дверью, дожидаясь меня. Я играла одну из фантазий Виридиуса, но потом мягко перешла на музыку, сочиненную моей матерью. Это была фуга, которую она посвятила своему брату. Я любила ее безмерно. Она правильно отражала его характер: солидность басовых нот, рациональность среднего регистра и редкие, неожиданные блестящие нотки в верхах. Покой, движение и легкий привкус грусти – грусти моей матери. Она по нему скучала.
Я тоже по нему скучала, но могла это перенести. Я глубоко вздохнула.
Я сыграла последние арпеджио и обернулась к нему. На Орме по-прежнему была горчичная ряса Ордена святой Гобнайт. Я покрутила на пальце его кольцо, надеясь, что я правильно поняла его намек, и он действительно сделал воспоминание-жемчужину.
Узнать это будет непросто.
Он не обращал на меня внимания. Он изучал потолок с кессонами[15], слегка приоткрыв рот.
– Брат Норманн? – окликнула его я.
Он вздрогнул:
– Я прервал твои занятия.
Я сделала это осознанно.
– Ты не узнал эту песню?
Он уставился на меня круглыми глазами, видимо пытаясь проанализировать неожиданный вопрос. Отныне нам предстояло делать это снова и снова, если мы хотели обнаружить рваный край хотя бы какого-нибудь воспоминания. Нужно будет каждый раз заставать его врасплох.
– Я не знаю тебя, – сказал он наконец.
Я считала хорошим знаком любой ответ, кроме отрицательного.
– Тебе понравилось? – настаивала я.
На его лице проступило непонимание.
– Аббат сказал, что тебе нужен переписчик и ты хочешь провести собеседование, но мне такая работа неинтересна. Я подозреваю, ты хочешь продолжить расспросы, но это бесполезно. У меня нет ни одного воспоминания о тебе до того, как Джаннула привела меня сюда. Я просто хочу закончить учебу и вернуться…
– Тебе правда так интересна история монашества? – спросила я.
В окна бил ледяной дождь. Орма поправил очки. Потом сглотнул, и его кадык дернулся.
– Нет, – наконец признался он. – Но дестальция, которую я принимаю от сердечного заболевания, подавляет эмоции. Так что мне неинтересно вообще ничего.
– Из-за нее ты не можешь летать, когда обращаешься в истинное обличье. – Я готовилась к этому разговору.
Он кивнул.
– Поэтому мы и не принимаем это как само собой разумеющееся.
– Ты помнишь, каково это – летать?
Он поднял на меня свои черные непроницаемые глаза.
– Как я могу не помнить? Если они захотят вырезать это, им придется убирать слишком многое. У меня не останется… воспоминаний… – На секунду его взгляд обратился в пустоту.
– Некоторых кусочков не хватает, – сказала я. – Ты это заметил.
Он провел пальцем по шраму на черепе.