– Пока ты об этом не заговорила, не замечал. Я бы списал это на особенности психологии пациента, но… – Выражение его лица было словно плотно задернутая штора. – Есть вещи, которые не получается объяснить логикой.
В его характере была одна наследственная черта – он любил задавать вопросы. И эта особенность навлекла на него не меньше бед, чем эмоции, а может, даже и больше. Я была уверена, что смогу возродить его любопытство, если продолжу его разжигать.
– Знаешь, та песня, которую я играла… Это ты меня научил. Ты был моим учителем.
За очками я не видела его глаз. Стекла в окнах звенели от ветра.
– Приходи работать у меня, – предложила я. – Ты сможешь постепенно прекратить принимать дестальцию. Я знаю, как это правильно делать. Мы снова найдем то, что они украли. – Я вытянула руку вперед и покачала перед его глазами кольцом. – Я думаю, ты сам себе сделал воспоминание-жемчужину до того, как тебя поймали.
Он переплел свои длинные пальцы.
– Если ты ошибаешься, если у меня правда пирокардия, я могу умереть.
– Да-а, – медленно произнесла я, размышляя, не могли ли Цензоры наделить его пирокардией в качестве приятного подарка. Нужно будет спросить Эскар, когда она прилетит. – Я думаю, это не исключено. Но считаешь ли ты историю монашества мощным стимулом к жизни?
– Я не человек, – сказал он. – Мне не нужен смысл жизни. – Жизнь – это мое состояние по умолчанию.
Я не сдержалась и расхохоталась так, что на глазах выступили слезы. В этом ответе заключалась квинтэссенция Ормы, первоэлемент «орманства» в чистом виде.
Он наблюдал за тем, как я смеюсь, с таким видом, будто я была невиданной шумной птицей.
– Ты не убедила меня, что на это стоит тратить твое и мое время, – сказал он.
Мое сердце болезненно сжалось.
– Разве ты никогда не мечтаешь снова взлететь?
Он пожал плечами:
– Если это грозит мне смертью от пламени, мои желания не имеют значения.
Я приняла этот ответ за однозначное: «Да, мечтаю».
– Раньше ты летал с помощью своего сознания. В метафорическом смысле. Ты интересовался всем на свете. Постоянно задавал неудобные вопросы. – У меня сорвался голос, и я откашлялась.
Он смотрел на меня, но ничего не отвечал.
У меня упало сердце.
– Неужели тебе хотя бы слегка не любопытно?
– Нет, – отрезал он.
Он встал, собираясь уйти. Я тоже встала и в отчаянии подошла к окну. Я не могла заставить его отказаться от дестальции. Не могла принудить стать моим другом. Он мог выйти из этой комнаты, решив никогда больше со мной не встречаться, и я ничего бы с этим не сделала.
За моей спиной раздался скрип скамейки по полу, а потом несколько неуверенных нот на клавесине. Так мог бы играть ребенок, который с осторожностью подходит к инструменту в первый раз в жизни.