В апреле 1945 года нас отправляют дальше. Куда? Этого никто не знает. Кто еще в силах двигаться, тот идет. Иначе — смерть.
Уже семь дней и ночей находимся в пути. Продовольствия не выдают. Многие уже после первой ночи остаются лежать. Из четырехсот латышей нас осталось в живых около восьмидесяти.
В отдаленном углу леса я заметил, что недалеко от дороги обгорела трава и кусты. От обуглившихся человеческих тел медленно поднимались столбы дыма. Это отставшие от предыдущей колонны. Люди, у которых не хватило сил. Значит, надо двигаться. Но и это предупреждение не помогает. После привала на сыром лугу поднялось не больше половины. У оставшихся сине-желтые лица. Они умирают или уже умерли.
Продовольствия не выдают. Проходя по селениям Германии, видим, что люди хотели бы нам помочь, но конвой не позволяет. Издали нам бросают куски хлеба, но поднять их мы не в состоянии. Идем, сцепившись по два, по три. Сил больше нет.
По моим подсчетам должно быть 11 апреля. Отдыхаем у какого-то сахарного завода. Жадно хлебаем мелассу, приготовленную для скота. Начинается понос. Тают последние силы. Через километров пять чувствую, что и мои силы на исходе. Начинаю отставать, хотя хорошо понимаю, что меня ожидает.
— Друже! — Ко мне торопятся двое польских товарищей и хватают под руки…
Проснувшись, вижу — лежу на соломе. Смотрю вокруг и не понимаю, жив ли я.
— Налет, — рассказывают польские друзья. — Конвоиры разбежались. Крестьяне нам дали хлеба.
Они суют мне кусочки хлеба в рот.
Воют самолеты, рвутся бомбы. Вокруг горят дома. Все заволакивает густой черный дым….
Конвоиры появляются снова. Самые заядлые, очевидно, но их очень мало.
«Бежать, бежать», — словно молотком, все время стучит в голове.
Выходим из селения и двигаемся дальше по проселочной дороге, окаймленной кустами.
— Только десять метров, всего лишь десять метров, — стучит в мозгу.
Я чувствую, что тело налилось чем-то теплым, укрепляющим. Это поданный товарищами кусок хлеба.
— Только десять метров…
В этом конце колонны конвоиров нет. Посчастливилось — и я, пошатываясь, скрываюсь в кустах.
Утром 13 апреля меня будят две женщины. Они льют мне в рот горячий кофе, что-то говорят. Затем прячут меня в стог соломы, а вечером переводят в сарай, находящийся подальше от селения.
Ни утром следующего дня, ни вечером спасительницы не приходят. Есть нечего. Я грызу кормовую свеклу. Так проходит еще один день и ночь. Вокруг словно все вымерло. Где-то воет пес. В кусты забегает испуганный бело-пестрый кот.
За ельником широкое шоссе. Иду и думаю, где мои товарищи, что произошло с ними. Видят ли они еще это ясное солнце?