Сегодня мой день рождения и я поехала к озеру Гарнет. Март на севере штата – самый капризный и самый унылый месяц в году. Сверкающий холод февраля трескается. Вода в ручьях и источниках начинает шевелиться подо льдом: постой на улице, и ты услышишь ее бег. Потоки весны. Но небо совсем серое, и все знают, что снег пролежит как минимум до конца апреля. Погода стоит хмурая, озлобленная. Я проехала через Турман, через Кенионтаун, мимо «сгоревшего магазина» (местной достопримечательности и эпистемологической шутки – чтобы хоть немного ее понимать, нужно было оказаться там двадцать лет назад, когда магазин был еще цел), церкви методистов и здания школы, куда чуть менее тридцати лет назад дети от пяти до семнадцати приходили пешком или приезжали на упряжке из окрестностей радиусом в восемь миль. «Что вы считаете величайшим достижением своей жизни?» – подросток из турмановского кружка молодежи спросил Джорджа Мошера, семидесятидвухлетнего охотника, фермера, рабочего, лесоруба. «То, что я остался здесь, – ответил Джордж, – в двух милях от места моего рождения». Дорогой Дик, Южные Адирондаки помогают понять Средние века.
На озере Гарнет двое парней рыбачат в проруби; длинные пятнистые рыбехи – щука или макрель. Я иду вдоль озера: в распахнутом черном пальто, подол тащится по снегу. Мне было двенадцать, когда я впервые задумалась о том, что моя жизнь могла бы быть интересной. Вчера я позвонила Рене в ее трейлер, хотела узнать, сможет ли ее брат Чет зайти ко мне и разморозить трубы на кухне. «Ага, – сказала она. – Но когда точно, я не могу сказать, потому что я обдолбана».
Все книги о Маргарет Фуллер, трансценденталистке девятнадцатого века и уроженке Новой Англии, рассказывают историю о ней и английском критике Джордже Карлайле. В сорок пять лет она сбежала, чтобы присоединиться к итальянской освободительной революции 1853 года, и влюбилась в Гарибальди. «Я принимаю вселенную», – пишет Маргарет в письме, отправленном из Италии. «Уж ей бы не помешало», – пишет Карлайл. Ее относило все дальше и дальше в Каспийское море. Сегодня я еду в Нью-Йорк.
С любовью, Крис
14.3.1995
Ист-Виллидж
ДД,
сегодня я ходила на выставку Рона Б. Китая в Метрополитен-музее. Ты, наверное, слышал об этом художнике, ведь он много лет жил в Лондоне.
Я отправилась на выставку, потому что мне ее посоветовала моя подруга Роми Эшби. Ей понравился сделанный углем рисунок с двумя трахающимися котами («Моя кошка и ее муж», 1977[20]). Выставка открылась в прошлом году в Лондоне, и критики разнесли ее в пух и прах, оперируя весьма сомнительными аргументами. Р. Б. Китай шел по стопам Арнольда Шёнберга, провозглашая: «С давних пор я решил быть евреем… Это важнее, чем мое искусство». И его работы наделяли многими чертами, которыми часто наделяют самих евреев: «замысловатые и напыщенные»; «поверхностные, фальшивые и самовлюбленные»; «герметичные, сухие, заумные»; «сложные, мутные, неглубокие и “на двоечку”». Для художника он придавал слишком большое значение текстам и идеям, за что его называли «чудаком-библиофилом… сверх меры поэтичным и иносказательным… чересчур начитанным, себе во вред».