— Жалею, — прохрипел вдруг Федор, поднимая подернутые смертной мукой глаза, — жалею, что Софью Алексеевну послушался и тебя, выродка, не прибил. Щенок…
Он попытался плюнуть Петру в лицо, да в пересохшем рту не было слюны. Но и сказанного оказалось достаточно, чтобы молодой царь схватил металлический прут, которым прижигали тело, и начал лупить изуродованного пыткой человека по чему придется.
— Неправда! Это я тебя! Я тебя! Я тебя! — орал он исступленно.
Голицын с Ромодановским с трудом оторвали его от потерявшего сознание Шакловитого, вернее того, что от него оставалось.
Вымыв в бочонке с водой забрызганные кровью руки, успокоившийся Петр махнул Ромодановскому рукой:
— Казнить немедленно!
Ромодановский с Голицыным переглянулись:
— А как же показания?
Впрочем, это даже лучше: мертвые сраму не имут, и им можно приписать любые слова, якобы сказанные под пыткой. Ему и приписали, к вящему удовольствию князя Бориса, который до последнего боялся, как бы пленник чего зазорного не сказал о его брате.
Шакловитого вытащили на монастырский двор и, на глазах у стопившихся стрельцов и бояр, отрубили голову.
Казненным Софьей Хованским повезло больше: их тела были преданы земле. Тело Федора Леонтьевича Шакловитого, судьи Стрелецкого приказа, провалялось на земле две недели, пока, наконец, не было закопано на скорую руку.
Софья пришла в себя только на следующий день. Лежа в тереме сестры на постели, которую уступила ей добрая Марфа, она смотрела на балдахин, раскинувшийся над ней, и мучительно пыталась понять, где она допустила ошибку. Как получилось, что Нарышкины в одночасье отобрали у нее все, что, казалось, прочно принадлежало ей.
И Федя… Это она виновата в том, что не смогла уберечь его от длинных рук младшего братца. Царевна застонала от отчаяния и горя.
— Ну что ты, Сонечка, хочешь испить водички? — Над ней склонилось обеспокоенное лицо Марфы. — Мы уж так за тебя переживали, так переживали…
— Марфа, где Федя? Что с ним?
Старшая царевна опустила глаза, пытаясь сообразить, как сказать Софье страшную весть.
— Говори, не бойся. Больнее, чем есть, ты уже не сможешь сделать.
Потянувшись за полотенцем, Марфа намочила его край и обтерла лицо и шею сестры, стараясь, чтобы та не увидела выражения ее лица.
— Князь Прозоровский повез под конвоем Федора Леонтьевича в Троицу.
— Прозоровский? Почему он?
— Тетушка Татьяна Михайловна говорила с ним вчера вечером. Говорит, что это приказ нашего Ванечки. Вот тебе и хилый братец! Вишь, ему Петька приказал поймать Федора Леонтьевича.
— Что еще скажешь? — Она уже не могла ни гневаться, ни страдать. Накатило тупое оцепенение.