Вьюгин с трудом открыл глаза и какое-то время тупо соображал, где он находится. Лежал же он на койке одетый, а находился, несомненно, в каюте морского судна. А кому она принадлежала? Все напоминало начало истории в духе Стивенсона. Голова Вьюгина с похмельной замедленностью мыслительных процессов не спешила дать ответ на вопросы, явно не украшающие ее владельца. Путем несложных умозаключений Вьюгин определил, что судно стоит у причала, но явно не на якоре в бухте и, конечно, не в открытом море. В противном случае ощущалась бы хоть какая-нибудь качка. Впрочем, качание под собой он ощутил, когла встал с койки, но здесь причина крылась уже в самом Вьюгине с его похмельным синдромом. Зато в окно, полузадернутое бежевой шторой, он увидел портальные краны, понял, что каюта находится в надстройке и что ему хочется выйти на воздух, а в дальнейшей перспективе опохмелиться пивом. Он вышел и закрыл за собой дверь, а потом глянул на медную табличку вверху, из которой явствовало, что ночь он провел в каюте старшего помощника капитана. Память вернула его имя: Юрий Семенов, с которым они вместе вчера пили. И еще в том приморском ресторане было немало людей с его судна. Забыл только его название и под каким оно было флагом. Впрочем, это он сейчас сам увидит.
Вьюгин решил, что Семенова он искать не будет. Во-первых, удручающая тяжесть в голове, во-вторых, Юра сейчас занят своими старпомовскими делами, несмотря на похмелье. И ему не следует искать его по всему судну и отвлекать от дела.
Он вышел из каюты на палубу, пересек ее странную безжизненность, подумав, что все были в трюмах и готовили грузы к подъему, потом он спустился, слегка пошатываясь, по сходням, где, в суровой отчужденности стоял черный полицейский. Он, видимо, должен был следить за тем, чтобы наверх по трапу не поднимались какие-нибудь подозрительные личности, а больше те из его соотечественников, которые способны что-нибудь стибрить у белых людей.
Дальнейшим воспоминаниям Вьюгин стал предаваться уже в ближайшем баре за бутылкой холодного пива. Картина вчерашнего стала вырисовываться более ясно перед мысленным взором Вьюгина, хотя некоторые детали на ней прискорбно и почти невосполнимо отсутствовали, как на стенной мозаике перед огорченным взором реставратора. В тот вечер, когда он уже хотел уходить из ресторана, устав от одиночества и некоторой неприкаянности, он неким образом присоединился к компании гулявших в том же ресторане моряков. Возможно, он услышал пару слов на родном языке от Семенова, с которыми он обратился к механику-украинцу с его же судна. Потом он выяснил, что механик из семьи, переехавших в Канаду еще во времена, как ее тогда называли, “панской Польши”. А Семенов, видный из себя брюнет с небольшими усами, попал лет пять назад в Австралию, женившись на австралийке белорусского происхождения и тоже из семьи уехавших задолго до войны туда и покинувших все ту же Польшу времен еще Пилсудского. Все это постепенно вспоминал Вьюгин, будто вытаскивал по одной нити из спутанного клубка пряжи.