— Здоровья тебе до скончания дней, — одобрительно гудело в толпе.
— За слезы о детках наших…
— За вспомин о крестьянской нужде…
Перфилиха все плакала:
— Соколик, садовое яблочко наше. Красавчик писаный!..
VIII
От костра по верхушкам тихих приречных ракит, по темным кровлям низких амбариков и по дремлющей глади узкой, смирной речонки, мигая, бродили млечно-розовые блики, будили голубей под стрехами амбаров, дрыгали и танцевали в неслышных плясках. Дразнили ночную тьму. Высоким столбом, возясь и кряхтя, пылал костер. На целой груде крестьянских полушубков неподалеку от костра полулежал Столбушин, окруженный, почитай, всей Березовкой. Рядом на пестрых скатертях лежали темно-зелеными вкусными кучами сочные, упитанные огурцы, толстые ломти калача, связки кренделей. Далее на таких же скатертях стояли четвертные бутыли с водкой, и опять тянулись груды огурцов и ломтей калача. Пила и ела Березовка сегодня на столбушинский счет. Шумно пила и ела. Дети, сытые допьяна от калача и огурцов, тут же возле огородов с визгом и смехом в чехарду и горелки играли. В перерывах шептались, полные сказки:
— Столбушин-то, Столбушин-то, о-го!
Сказочной им казалась эта ночь.
А девки и парни хороводы водили, пели протяжные песни, словно белые лебеди плавно кружились над спящею речкой. И все пили, даже девки прихлебывали из чарки. И жадно пил сам Столбушин, будто пытаясь залить горьким вином пожар души своей. Рядом с ним на полушубках сидел волосатый, черный Назар, и жестко говорил, точно ругался, о своей покойной жене. И жестикулировал узловатыми пальцами.
— Ты знаешь, отчего она у меня померла? — говорил он. — От стыда! Болезнь с ней такая приключилась, конешно, насланная с ветром или как. Стыдилась она всего. Не поверишь, пить даже стыдилась, Богу молиться стыдилась, стыдилась хорошее на себя надеть! Такая болезнь насланная! Жить стыдилась! — неистово и сердито кричал Назар. — А глаза у нее были такие тихие-тихие, прости меня Бог, как у иконы! Разрази Бог! Жить стыдно! Поверишь этому? Вот какие болезни бывают!
Трофим-маленький, вытягиваясь в коломенскую версту и пытаясь заглушить Назара, бодрым и звонким, как осенний ледок, голосом выкликал над ухом Столбушина:
— Ты мне сколько на сегодня отвалил? Триста монет? To есть сотню трюшен? Так? Дай руку! Голубь! Вот спасибо тебе! Хуть этого для меня даже, пожалуй, много! Мне, главное, надо прикупить двух телок! Я их давно уж присмотрел в Ипатьевском гурту! Одну пегенькую, другую сиво-бурую! Друг! Милый! Ведь эти же телки через год, глядишь, коровами будут! Так? А чего мне яровая солома стоит? А? Спасибо тебе! Спасибо!