— Что? — не совсем понял Богавут.
— Попортишь себе лицо… — опять подсказали вкрадчиво, — ради безопасности…
Он будто замерз, неподвижно застыл, как бы оценивая подсказанное.
— Чем? — наконец, выговорил он вслух.
Ветер громко и злобно выл в лощине, и взбаламученный косматый мрак тяжко и жидко плакал, будто разбитой грудью.
— Чем? — повторил Богавут.
Мрак совсем скрутился в колючий клубок, холодом дохнул в самое лицо:
— Холостым выстрелом в лицо…
Он проворно вынул из кармана револьвер. Заглянул в его дуло.
— А пулю надо вынуть, — шепнули ему.
Он снова и также быстро спрятал револьвер. Замахнулся обеими руками, словно желая раздробить кого-то одним ударом.
— К чёрту, — завопил он, потрясая кулаками, — к чёрту, падаль ползучая!
И опять взбежал на бугор, беспокойно оглядывая окрестности. Огромные глыбы туч медленно крутились на закате, взбираясь друг на друга, свиваясь в причудливые руины. Сразу же почувствовалось там присутствие огненного, играющего облаками, зажигающего молнии. Казалось, он играл там, теша свою творческую фантазию, легко и плавно взбрасывая глыбы на глыбы в какое-то причудливое и сказочное сооружение. Затем освещал работу рук своих вспыхивающей мантией. Будто спрашивал у полей:
— Хорошо?
И тотчас же разрушал все в мгновенной игре. И опять принимался за творчество, как художник, вечно ищущий нового.
Богавут сел на землю, охватил обеими руками колена и все глядел на вспыхивающие безмолвным огнем громады туч. Ветер гудел возле самого уха, как труба, и ерошил его волосы. И опять зеленоватым огнем вспыхивали молчаливые тучи.
Тоскуя и мучаясь, он вскрикнул всей раздавленной мыслью своей:
— Огненный! Огненный! Я хочу жить!
Золотой обрез зеленоватой широкой мантии осветил близко-близко благоговейно выгнувшиеся деревья, вырвал из мрака в лугах недовершенный стог, вспыхнул в желтой прорве оврага.
— Я прошу еще на месяц счастья и покоя! — мысленно вскрикивал Богавут, скорбя и томясь. — Огненный! Слышишь ли ты меня? Исполнишь ли?
Совсем захлестнуло порывом ветра. Полнеба вспыхнуло, и благосклонно и дружелюбно заурчал первый гром.
Будто сказал:
— Слышу! Исполню!
Богавут приподнялся, стал на ноги, долго глядел на закат, — беседовал с памятью. Потом пошел домой. Проходя мимо угла дома, он внезапно увидел ее, Надежду Львовну. Ветер вздувал за ее спиною платок. Облокотясь на перила балкона, она стояла высоко над ним, у темного окна мезонина. Глядела на тучи.
— Ты ближе к небу? — спросил он ее тихо и печально.
Она оглянулась, увидела его, обрадовалась.
— Ах, это ты, — заговорила она, — как я рада! Все рвалась к тебе, да негодный Илюшка все таскается по пятам. Прямо не дает вздохнуть на свободе. Веришь ли, и сейчас торчит в передней, у лестницы на мезонин, чтобы ты не пришел ко мне как-нибудь! Подозревает меня и тебя… Понимаешь?.. Идиот!.. Сторожит фамильные драгоценности, точно их можно заложить в ломбарде!.. Коротконос!