«А дощатый переход, — тяжко думал Верхолетов, — можно будет за своей спиной руками разбросать. Если погоня будет очень уж наседать!»
«Стеклянная и широка, и глубока. Ищи брода там, или за версту, в обход, на мост катай. А дальняя лука к казенным лесам примыкает. На десятки верст тянутся эти леса». Совсем лип Верхолетов к стене. Шаг за шагом следовал за ним Петруша. Голос резкий прозвучал на чердаке дома:
— Посвети, Сидоров, нет ли их за мокрым бельем!
«Чердак осматривают!» — холодно прошло в сознании Верхолетова.
А Петруша, крадучись по стенке, думал:
«Где лучше жить: в Африке, или в Америке? В Африке — жирафы, гордые тонконогие красавцы, с умными черными глазами. А в Америке — тапиры, мустанги, ленивец, похожий на зашитого в меха эскимоса. А в Африке — слон, носорог, бегемот, чудные, точно разрисованные, кваги! И все-таки я убегу в Америку», — решил Петруша.
Пять сажен осталось до акаций. Не более.
«Эх, если б вынесло нас, — думал Верхолетов. — Если бы».
Голоса уже в сенях дома зазвучали.
— Осмотрели чердак, теперь осмотрим подвал, а там теплицу, — гудел ласковый, солидный и холеный бас.
— А что, если нам разделиться на две партии и сразу? — спросил тенор.
Железо брякнуло о железо, точно огрызнулось.
Петруша словно читал по книжке:
«По берегу реки Амазонки однажды, летним вечером, гулял под руку с великолепной креолкой молодой человек в живописном костюме гверильяса. Это был знаменитый русский революционер Петр Баранов, известный более во всех пяти частях света под прозвищем Петр Благородное Сердце».
Точно застонал вешний сумрак под огрызнувшимся железом.
— Когда энти стрекулисты гуляют с горячим орудием… — приползло совсем язвительно, как шипение змеи.
«Бархатная курточка гверильяса», — фантазировал Петруша и вдруг оборвался, зацепившись ногою за листовое железо, свернутое в широкую трубку. С грохотом и дребезгом он повалился наземь.
— Ого-го-го, — точно все злорадно загоготало кругом.
— Дерр-ж-жи, — пронзительно жикнуло у самых ушей, — ж-жи-ж-жи…
Петруша видел, как высоко подпрыгнул Верхолетов.
Все затопало, заухало, заколебалось тяжкими и страшными толчками, опережавшими друг друга, свивавшимися в один черный, огромный клубок. Дважды гулкое пламя разорвало воздух, точно розовой кровью брызнув во тьму. В косматый хоровод переплелись звуки и зашныряли, как волны, от одной каменной стены до другой. Выше неба были эти стены, и невозможно было перепрыгнуть через них жалкой щепе.
«Кто стрелял, — носилось в дымных туманах, — мы, или они?» И вновь вспыхивала пожарищем черная тьма и тут же гасла. Железные, гогочущие обручи катались в бездонных колодцах. Спрашивали зычными скрежещущими голосами: «Кто стреляет? Зачем? Мы, или они?»