— Что за «да»? — мрачно интересуется.
— «Да» перед священником, Джаспер, — эти слова, на удивление, в отличие от всех предыдущих звучат ровно, четко и уверенно. Я ведь действительно в них, как и в своем давнем желании, не сомневаюсь: — Я хочу, чтобы ты женился на мне, Бесподобный… и, если нужно, я удвою цену.
* * *
Все-таки жизнь невероятна и изменчива.
Все-таки в жизни всегда есть место сюрпризам.
Все-таки, кто бы и что ни говорил, мирское существования — отвратительная штука. И ничего, ничего кроме боли в нем нет.
Даже если сперва кажется, что общечеловеческая кара тебя обойдет…
Я не философствую. Я, съежившись настолько, что умещаюсь на одной трети отведенного для пассажиров такси сиденья, физически на это не способна.
А вокруг, за стеклами, постоянно сменяясь, тянутся пейзажи. Серые, зеленые, желтые — какие угодно. У природы столько же красок, сколько цветов на человеческой палитре эмоций. И если при смешивании всех-всех первых получится неразборчивая буро-малиновая масса, то если соединить воедино человеческие цвета, получить можно что угодно. В том числе опустошение.
В том числе, как у меня сейчас, закрашенное черными крестами сердце.
И нет смысла. Ни в чем, ни в ком нет смысла. Не знаю, кто вообще выдумал это слово — я бы рассмеялась ему в лицо. Я бы назвала его идиотом.
Наверное, это закономерно, что за всем хорошим непременно следует плохое. И если хорошее занимает небольшое и совсем короткое время, которым никак не насладиться и никак не схватить достаточно, дабы получить от него полное удовлетворение, то у обратной стороны довольствия все по-другому.
Плохое не надо искать — оно караулит за каждым углом. Плохое не надо подзывать — само подойдет, войдет и займет все внутреннее пространство.
К тому же, что совершенно очевидно, прижиться успеет крепко — оно надолго. И прогнать его нельзя, даже по очень большому желанию.
Такси останавливается возле ворот резиденции — как и в прошлый многострадальный раз. И таксист так же, прежде чем выпустить меня, проверяет, полную ли получил сумму оплаты.
Я так же выхожу наружу — правда, на ногах держусь не столь крепко. Однако входить на территорию резиденции, что является отличием, теперь не пробую.
Послушно жду возле ограды, наскоро набрав короткое сообщение отцу, понадеявшись, что он все же дома. На дворе белый день, Гоула нет на посту, и меня уж точно не пропустят просто так с заднего входа. Тем более в таком виде.
…Рональд, надо отдать ему должное, приходит через пять минут. Является, как и во вторник, в своем черном костюме с синим галстуком и, еще не переступив порога калитки, закидывает меня обвинениями в слабоумии и излишней самоуверенности.