— Я буду наверху, — не желая пробовать на себе еще одну поездку вниз головой, я отступаю обратно к лестнице, — извини, что потревожила тебя.
Нет сил на обиды. Нет сил на уверения, что я беспокоюсь. И нет никаких, никаких скрытых резервов для того, чтобы спорить с ним посреди ночи стоя одной ногой в столовой, а второй — на кухне.
Однако план, сформировавшийся за мгновенье, за это же мгновение и рушится. До основания.
— Белла, не уходи…
Это меньше всего похоже на раздраженную попытку унять глупую обиду. Эдвард прерывисто выдыхает, уронив здоровую руку на столешницу рядом с аптечкой, и обреченно смотрит вниз, на свои пальцы. Обручальное кольцо на его руке едва ли не болтается.
Я оборачиваюсь на отголосок боли, прозвучавший в голосе и вижу, как поникли его плечи. Бронзовые волосы жирные, потемневшие, на лбу, рядом с их линией, морщинки. И губы подрагивают.
Даже с величайшей обидой тысячелетия я бы не смогла сейчас уйти.
Мотнув головой, я торопливо подхожу к кухонной стойке. Эдвард морщится, отваживая себя от желания отступить, и самостоятельно раскрывает мне навстречу объятья.
Утыкаюсь в его грудь, скрывающая которую пижама пропиталась запахом свежевыстиранных простыней, алкоголя и пота, и прикрываю глаза.
— Что с тобой? — я поглаживаю его спину, приобняв левой рукой за талию.
От Эдварда исходит горький запах спиртного и характерный, полуискусственный отголосок лекарств. Видимо при смешивании они дают побочный эффект.
Этого он и стесняется. Эдвард намеренно поворачивает голову в другую сторону от моего лица, когда говорит, а слова подбирает покороче.
— Ожог.
Я нежно чмокаю его плечо.
— Болит?
Эдвард, могу поклясться, морщится.
— Да… сильно…
Это показатель. Эдвард никогда не признавался мне в силе своей боли…
Но боже мой, чего он ждал, когда прикладывал руку к конфорке!
— Прежде всего давай перебинтуем ее, — предлагаю, грустно приникнув к его шее, — а потом я найду обезболивающее.
Он без возражений принимает все, что я говорю. Самостоятельно отстранившись, целует мой лоб, отступая на шаг назад. Смиренно садится на барный стул возле стойки, разделяющей кухню и столовую, и шумно сглатывает.
Я сажусь рядом, включив свет. Он бьет по глазам нам обоим и приходится прерваться на двадцать секунд, чтобы привыкнуть.
Удобным местом для всех манипуляций с его рукой служит та самая стойка, откуда муж отодвигает блюдо с яблоками, а для аптечки даже имеется специально возвышение слева. Эдвард говорил мне, что на нем до нашей свадьбы так же стоял полный кувшин воды. Они были в каждой комнате. Таблетки нужно чем-то запивать…