— Пообещай мне, что мы поборемся. Три недели. И если результата нет — будь по-твоему.
— Ты просишь согласия на пытку…
— На попытку, — исправляю его, своим же поведением придав себе немного уверенности, — мы покинем остров Аро и поедем в Штаты. Там — полное обследование и все возможные курсы лечения. В последний раз. Это не так уж много, Эдвард.
— Безрезультатные издевательства… к шаманам тоже пойдем?
— Ко всем. Везде. Во все двери, — я завожу себя, боясь так же, как и муж, начать сдаваться. Я не могу. Я не имею права. Столько времени он был для меня самым сильным, теперь мой черед. Эти мучения, эти кошмары, что мы пережили — и все зря? Да лучше застрелиться. Пока я не перепробую все, пока я не увижу своими глазами и не ощущу последней фиброй души… до тех пор я не оставлю все как есть. Я не дам Эдварду погибнуть.
— Не надо ложных надежд, рыбка. Прошу тебя… — я его словно режу. Эдвард выглядит именно так.
— Это не ложные, а наши главные надежды, — отказываюсь принимать его слова, вытягиваясь в струну, чтобы как следует поцеловать мужа, — я буду с тобой каждый день, каждый час. Я не оставлю тебя. Но мы должны попробовать.
— Белла…
— Нет, — останавливаю его, приложив палец к губам. Выгибаюсь, обхватываю его руками, — Эдвард, это все, что я у тебя прошу. Последнее, что прошу. Единственное, о чем прошу в этой жизни. Пожалуйста… пожалуйста, дай мне шанс излечить тебя, — плачу, руками следуя по его телу, по его лицу, — один-единственный… последний… я клянусь…
Эдвард смотрит на меня с плохо выразимой болью. Я никогда не видела на его лице подобного выражения, а в этих хитрых нежных оливах такого взгляда. Он раздираем на части. Он мучается, хотя сил уже нет, хотя измучен вконец. Его пытают. Я и приступы. Приступы и я. Он пытается выбрать, определить свои резервы, свои возможности… но не переставая видеть меня. Я перетягиваю его на свою сторону. Едва-едва, но все же… я люблю его. Аро был прав, то, что я люблю его — моя главная сила. И главная его.
Эдвард мне… верит.
Он вздыхает так, словно боль настигает уже сейчас, разгораясь внутри бурным костром и выжигая душу. Морщины, глубокие и ясные, остаются на лбу. Не пропадают больше. А губы бледнеют.
— Три недели, — дрожащим тоном, но не давая себе же себя остановить, отрезает он, — а после этого — все. День в день.
Я не верю.
Я хочу, но не верю.
Неужели правда?!
Да. Глаза его говорят. И руки. И губы.
Не удерживаясь, подаюсь вперед. Целую Эдварда, но совсем не сдержанно и не нежно, без трепета. Страстно, благодарно и многообещающе. С заклятьем.