Легонько касаюсь холодной и жесткой материи аксессуара. Пальцы подрагивают, но усиленно это скрываю, даже дыхание затаиваю. Нерешительно и осторожно, будто бы чем-то рискую, распутываю узел, намереваясь привести его в божеский вид.
Эдвард не двигается с места и дышит, мне кажется, тоже не слишком ровно. Он наблюдает за каждым моим движением, он почти пропускает их через себя. И о чем-то думает. И молчит.
От него пахнет моим одеколоном: тем, что купила я. А рубашка на нем из набора тех, что подарила ему в Австралии, на вторую двухмесячную годовщину нашего знакомства. Кажется, они из какого-то особого экологического и чистого материала — удобно, не раздражает кожи и прекрасно отстирывается. Тогда мне казалось, не может быть вещи идеальнее.
— Подними голову, пожалуйста…
Не прекословя, он слушается, дав мне доступ к своей шее. Затягиваю петлю, стараясь сделать ее как можно более комфортной и не удушить мужа. Почему-то верится, что сегодня он не признается, что я завязала слишком туго.
— Нормально?
— Да, — шепотом подтверждает Каллен, легонько кивнув. Теплое дыхание касается моего лба, а руки, прежде удерживаемые по швам, дергаются в направлении моей талии.
Я прикусываю губу, мотнув головой, мужские ладони тут же замирают, не смея сдвинуться и на миллиметр.
— Ты порезался? — вдруг замечаю, проведя кончик галстука под петлю. Незаметный с двух шагов и прекрасно прорисовывающийся сейчас, когда смотрю на него с расстояния тридцати сантиметров, порез свежий. Не кровоточит уже, но свежий. Утренний.
— Новая бритва, — успокаивая меня и призывая не беспокоиться, объясняет Эдвард. Его голос стал глуше со вчерашнего дня. Исчезли в нем любимые мной нотки.
— Обычно новые безопаснее старых…
— Исключительно при правильной их эксплуатации, — он хмурится и хмурость без труда просачивается в баритон. Мои пальцы дрожат сильнее.
— Но ты-то знаешь, как их все эксплуатировать… никаких ошибок.
Смешок мужчины выходит таким вымученным и горьким, что слезы после него — самое ожидаемое, что может быть. Только вот их нет. Не будет.
— Не знаю, — опровергает он, так и не опустив голову, потому что я все еще вожусь с петлей, — я ничего о них не знаю, вот моя главная ошибка.
— Зачем тебе знать? — таки закачиваю с той работой, какую не могла больше доверить никому. Подтягиваю кончик пониже, придавая галстуку нужный вид.
— Затем, что я хочу с ними жить, — не выдержав и самой маленькой паузы, докладывает Эдвард.
Его руки предпринимают вторую попытку оказаться у меня на талии и на сей раз не терпят поражения. Касаются легонько, бережно, будто впервые. Ощущать их под тонкой материей пижамной рубашки горько-сладко. Я никогда не смогу отвыкнуть от тех чувств, которые переполняют, когда Эдвард меня касается. Пусть даже так. Пусть даже через одежду. Пусть даже теперь.