Но однажды Сашка не углядел за Катей. На берегу Салмыша, где он пас скотину, Катя, что-то тихо напевая, собирала одуванчики — поговаривали, что они от зуда хороши. Вот Катя впрок их и собирала на зиму. Солнце выкатилось уже высоко, грело так, что от жары хоть под лопухи лезь. Окунув ноги в холодную прозрачную воду, девочке захотелось смочить и лицо. Она сделала шаг, протянула загорелые ладошки и, ничего не понимая, куда-то провалилась.
Сашка услышал громкий всплеск. Обернувшись, он только увидел цветастое платьице да черные косички. «Омут», — ужаснулся парнишка. Сломя голову он бросился в воду, подхватил теряющую сознание девочку, вынес ее на берег. В деревне потом долго говорили, как Сашка Родимцев спас соседскую Катьку…
Прошли тягучие голодные годы. Крепла Советская власть. Жить становилось легче. В Шарлык провели свет, поговаривали, что скоро подключат радио. Родимцев подрос, окреп. Он с нетерпением ждал, когда его призовут в армию, спал и видел себя на гнедом рысаке, с шашкой, в буденовке. Но получилось иначе.
В Оренбурге, на призывной комиссии, его по какой-то причине определили не в кавалерию, а в пехоту, да не в строевую часть, а в караульные войска.
— В кавалерию я хочу, — упрямо твердил паренек председателю комиссии.
— Мало ли чего кто захочет. Здесь армия, а не ярмарка. Учись дисциплине, парень. Тебя еще на лошадь садиться учить надо.
— Я лошадей в ночное гонял, — твердил Сашка.
— А я мух по избе гонял. Одним словом, не агитируй меня. Послужишь в караульных войсках, а там, если захочешь, после срочной хоть на кобыле скачи, хоть на аэроплане летай.
С детства Сашка считал, что шире и глубже его родного Салмыша никаких рек нет. Но когда он, сын батрака, впервые ехал по железной дороге и слушал рассказы о могучей Волге, на берегах которой ему предстояло служить, не верил своим ушам. И когда серым утром, вырвавшись из липкого тумана, воинский эшелон деловито застучал по железному мосту, Сашка, как завороженный, смотрел на белесую от утреннего тумана широкую ленту.
— Вот это да, шайтан побери…
Все годы, пока служил в Саратове, он в свободное время приходил к Волге. Сядет на корточки, прищурит хитровато-умные глаза, опустит в воду натруженные руки и о чем-то думает, думает. То ли вспоминает мать и сестренку, которые остались в родном Шарлыке, то ли далекий Салмыш, где таскал на утренней зорьке пескарей, то ли пахучий ковыль на прибрежных лугах, то ли дурманящий запах созревшего хлеба на бескрайних полях, то ли смуглянку Катю с глазами, словно вишенки, с косичками, переплетенными простенькой ленточкой, с калмыцкими скулами и переливчатым на все лады смехом. Одна Волга знала, о чем думал он, о чем мечтал, не забывая слов, данных самому себе — стать красным кавалеристом.