Два года вроде срок небольшой, но тянутся они долго. И даже армейская служба, с подъемами и отбоями, учениями, несением караульной службы, — словом, со всем своим выверенным, как хороший часовой механизм, распорядком, не смогла ускорить бег времени. Многие ребята уже стали готовиться к демобилизации. Разговоров было много. Куда поехать? Глаза разбегались, когда читали газеты, душа разрывалась — хотелось побывать везде, где ключом била жизнь, где проходила передняя линия трудового фронта молодой республики.
Страна поднималась из разрухи после гражданской войны. Нелегко налаживала разрушенное хозяйство. Сеяла хлеб в голодной деревне, ставила на ноги заводы и фабрики в промерзших городах, учила ребятишек. И везде нужны были умелые рабочие руки, молодые горячие сердца.
В короткие часы отдыха ребята шумно, наперебой обсуждали свои мирные профессии. И только Сашка Родимцев отмалчивался. Запала ему в душу недавняя беседа командира с красноармейцами о международном положении, о том, что «толстосумы капитализма спят и видят, как бы задушить молодую республику, да и недобитые «бывшие» кое-где за кордоном воду мутят. Словом, глаз надо держать востро, варежку не разевать». И когда сослуживцы донимали его вопросами о демобилизации, он только загадочно улыбался и отнекивался: «Не завтра же, братцы, портянки сушить, еще подумаем, куда на гражданке податься». И только ротный знал, что мечтает Александр выучиться на красного командира, остаться служить в армии. Даже рапорт подал, ждет вызова в военное училище им. ВЦИКа для сдачи экзаменов.
Лето в том году выдалось жаркое, засушливое. Солнце пекло нещадно, будто задумало все вокруг расплавить, испепелить, иссушить, уничтожить, превратить в пыль. Улицы Москвы, покрытые асфальтом, становились мягкими, как желе. Даже вечером, когда раскаленное солнце нехотя опускалось за горизонт, а сиреневые сумерки надвигались на город, прохлада не спешила к людям.
Было часов одиннадцать вечера, когда к перрону Казанского вокзала, пыхтя и отдуваясь после длительной дороги, подполз видавший виды старенький паровозик, притащивший небольшой состав из обшарпанных вагонов. На привокзальную площадь, несмотря на позднее время, хлынул разношерстный люд.
Седой дедок с бородой клинышком, в белом парусиновом картузе и таких же парусиновых ботинках, в малиновой косоворотке, перепоясанной узким кожаным ремешком, с трудом волок две сумки с огромными арбузами.
Молодой рыжий здоровяк, косая сажень в плечах, на котором лезла по швам модная голубая майка, небрежно помахивая тугой связкой сушеной рыбы, издававшей приятный соленый запах раздольной реки, пытался на ходу прикурить папиросу.