Слишком много волнительных моментов, мороженого и торта, сказали взрослые, но они все поняли превратно, как взрослые часто превратно понимают, в чем состоят проблемы детей. А я, перепуганная до глубины души и не имеющая слов, чтобы объяснить, что со мной случилось, даже не попыталась их просветить. Но я ничего не забыла. Избитое выражение «гробовая тишина» может мгновенно пробудить в моей душе эту сцену.
Годом раньше исчез мой дед. А вскоре также бесследно исчез и директор нашей начальной школы. Все, что произносилось в попытках объяснить эти исчезновения, было не очень-то убедительно. Но то, что в деле замешано что-то ужасное, что-то невероятное, о чем нельзя говорить вслух – это было ясно.
Меня охватил леденящий ужас. Эти остальные дети – они вовсе не прячутся, они исчезли. Исчезли в этой самой тьме, чтобы никогда не вернуться. Осталась только я. Одна, совсем, совсем одна. Комната поплыла перед моими глазами. Меня вырвало, и я упала в обморок.
Я только что вспомнила, что свекор Гретль Витгенштейн тоже покончил с собой.
Вижу ли я тебя во сне?
Я покорно описываю свои сны. Я бреду по глубокому снегу, пытаясь догнать кого-то, идущего далеко впереди, фигуру в темном пальто, похожую на треугольную прореху в огромном снежном одеяле. Я зову тебя по имени. Ты оборачиваешься и начинаешь делать мне знаки руками. Но я их не понимаю. Просишь ли ты меня поторопиться или, наоборот, предостерегаешь, чтобы я остановилась и пошла обратно? Муки неопределенности. Конец сна.
– Или, по крайней причине, – говорю я (по какой-то нелепой причине, чувствуя себя виноватой), – это все, что я помню.
Я рассказываю о тех случаях, когда я тебя вижу. Каждый раз, когда мне так кажется, у меня екает сердце. Но почему, почему почти всегда, когда я принимаю кого-то за тебя, этот человек оказывается не в том возрасте, когда ты умер, а в какой-то другой период твоей жизни? Однажды на кампусе я чуть не закричала от радости при виде человека, который оказался похож на тебя такого, каким ты был, когда ты и я встретились впервые.
Я признаюсь психотерапевту в том, что у меня бывают внезапные приступы ярости. Идя в самый разгар часа пик по Манхэттену, среди спешащих в обоих направлениях толп, я ловлю себя на том, что киплю от бешенства, что я готова убить. Кто все эти гребаные люди, и разве это справедливо, разве это вообще возможно, что все они, все эти совершенно заурядные люди живы, когда ты…
Психотерапевт прерывает меня, замечая, что ты сделал свой выбор сам.
Я действительно все время об этом забываю. Потому что очень часто мне кажется, что все было не так, что это вовсе не было твоим выбором, не было актом свободного волеизъявления, что с тобой произошел какой-то дикий несчастный случай. Что, как я полагаю, нельзя назвать неточным описанием событий, ведь убийство самого себя бесспорно противоречит естественному ходу вещей.