Они оказались парнями не робкого десятка – старались не просто увернуться от пасти и хвоста, но и сами пускали в ход оружие, а обвешаны им были тут все.
В пылу схватки я не сразу заметил, что освещенность как-то странно изменилась… Потом заметил и сообразил: акульи глаза, не предназначеные для воздушной среды, начинают подсыхать. Надо спешить…
Со стороны, наверное, все выглядело эффектно: пятиметровая туша скачет по палубе, сгибаясь и распрямляясь со стремительностью пружины. А мне эта стремительность давалась ценой изрядной боли, – изрядной даже для акулы с ее высоким болевым порогом. Болели раны, нанесенные зубами земноводных. Болели свежие, только что полученные от пуль, абордажных сабель и прочего оружия, оказавшегося под рукой у хронофлибустьеров. Я старался не обращать на боль внимания, я добирался до Форрета.
Он мгновенно оценил обстановку и пытался унести ноги, но помешали собственные матросы, выполнявшие недавний приказ капитана и спешившие вниз с баграми и топорами. На трапе случилась заминка, и я ей воспользовался. Подпрыгнул, оттолкнувшись от палубы, вцепился клыками в обтянутую красной тканью спину, – и она стала еще краснее… Не разжимая хватку, рухнул вместе с капитаном обратно, заодно смахнув с трапа пару матросов.
Челюсти у кархародона мощные, я чувствовал, как ломаются и крошатся под ними кости Форрета, – и резко подался в сторону, выдрав огромный кусок окровавленной плоти.
Дело сделано. Пора уходить, – на полубаке уже наводили в мою сторону легкую вертлюжную пушку, а выстрел из нее прикончит даже живучего кархародона.
Еще пара прыжков, еще несколько нанесенных и полученных ран, и большая белая акула выпала в море, проломив фальшборт.
Из пушки они все-таки пальнули вдогонку, но с большим перелетом, картечь вспенила воду далеко впереди по курсу…
* * *
Человеческая личность уходила, утекала, как вода сквозь пальцы.
Детский стишок я уже не твердил, позабыл слова. Смутно помнил, что должен еще раз попробовать с кем-то связаться (как, каким способом?), но уже не мог вспомнить, с кем… и для чего это нужно…
И уж тем более (я сообразил это сильно позже) кархародона не смущал факт, наверняка настороживший бы Сергея Чернецова: солнце стояло высоко в зените, хотя по времени было раннее утро.
Но Чернецов исчезал, испарялся, – к берегу приближалась акула, не знающая, что такое солнце и что такое утро, управляемая последним полученным от человеческой ипостаси заданием: не сворачивать, ни в коем случае не сворачивать!
Установка сработала, кархародон не свернул и не сбавил ход, выбросился на низкий песчаный берег. Жаберные щели втянули воздух, – и тотчас же громадная туша начала менять очертания и размеры.