— Эх, какой уд замечательный! Таким заместо оглобли ворота бы запирать!
— Это не бабья радость, это кобыльи слезы!
— Га-га!
Толпа весело ржала.
Наконец вышел подьячий и хрипло, резко бросая в густой воздух слова, зачитал приговор:
— Дураку Афанасию, родства не помнящему, по указу государя Федора Алексеевича, за непристойные слова учинить жестокое наказание копчением. Бывшему солдату Феогносту Кривому за правый донос выдать денег пять алтын и освободить от податей на год.
Началось копчение. К руке Афанасия привязали палку, обмотанную просмоленной паклей. Палач Луканов паклю поджег. Пакля вспыхнула жарко, опалив лицо. Афанасий вскрикнул, дернулся головой, ударившись о столб. Огонь быстро полз по просмоленной пакле, коснулся руки и начал жечь ее. Афанасий, захлебываясь ядовитым дымом, дико орал, то затихая, то возобновляя крик с новой силой.
Толпа веселилась:
— Хорошо, дурак, прокоптишься, так долго не протухнешь!
Петр давно перестал болтать ногами:
— Ах, зело любопытно!
Палач поджег сушняк. Огонь весело взлетел выше головы Афанасия, загорелись, свиваясь в кольца, волосы. Афанасий уже не кричал, он лишь, подобно рыбе, брошенной на сковородку, широко открывал рот.
Ветерок колыхнул в сторону царевича. Он смешно сморщил нос:
— Фу, жареным мясом воняет. Этот кричать больше не будет? — Петр крепко зевнул, перекрестил уста, приказал: — Надоело, скучно тут. Пойдем, Никита, кваску испьем, да нынче надо бы потешную палатку закончить.
В горнице Петр увидал матушку Наталью Кирилловну. Она была одета во вдовий черный опашень и золотопарчовую мантию. Нежной рукой прижала к себе сына, поцеловала в голову.
— Макушка-то, Петруша, у тебя сугубая, дважды, стало быть, под венец тебя ставить будем, — рассмеялась тихим печальным смехом. — Если до того Языков не переведет нас. Свата моего и благодетеля Артамона Сергееевича Матвеева, происками Софьи, змеи сей подколодной, в ссылку позорную отправили. Сами, вишь, власти желают! А сей час Языков сказал нам собираться, на другой неделе всех отправят в Александровскую слободку — теперь, дескать, непременно, задержек не будет. Не за себя боюсь, за тебя, дитятко мое ненаглядное. В том беду зрю и повторяю: умертвят они тебя там, как царевича Димитрия в Угличе. — Она заплакала.
Петр отшатнулся, вырвался из материнских объятий. Лицо его стало бледным, он нервно начал грызть ноготь. Ничего не говоря, ушел к себе в покои.