Отплакавшись, мама спросила жалобно:
- Данилка, ты... вообще как? Надолго? В отпуск? Или...
И сама жутко испугалась собственного вопроса. Неужели подумала, что я сбежал?
Я сказал:
- Освободили досрочно.
Увидел по её глазам, что она то ли не поняла, то ли боится поверить, добавил:
- Мам, я насовсем.
У неё снова задрожали губы.
Признаться, даже для меня самого это звучало дико и невозможно.
Я ещё успел до ужина залезть в душ. Просто помыться я мог очень быстро: армейская привычка, никому не хочется оказаться намыленным во время тревоги. Но спешить не хотелось. Хотелось включить воду погорячее и стоять, ощущая, как она стекает с тела, и изучать заново знакомую до последней трещинки плитку на стене.
В душе меня и накрыло.
Закружилась голова, закружились хороводом стены. Ощущение, что сейчас я проснусь по тревоге в казарме, накатило всё сметающей волной; реальность поплыла под этим натиском и раскололась с тихим звоном. Я вдруг обнаружил себя сидящим на полу и держащимся за голову - совершенно мокрую голову, и лицо тоже было мокрым... Самое страшное, что какой-то отчётливый момент я не мог понять, где нахожусь и что вокруг меня - сон ли, явь ли.
Вода продолжала течь. Глубоко внутри затухала, вибрируя, гудящая тревожная струна.
Я встал, опираясь на стену, переключил воду на холодную. Сунул голову под быстро ставшую ледяной струю и стоял так долго - пока не вернул себе ощущение реальности происходящего. Потом открыл горячую. Снова холодную. И опять горячую...
От процесса меня отвлёк неуверенный стук в дверь и вопрос:
- Данилка, у тебя всё в порядке?
Я уже был достаточно в порядке, чтобы ответить. Крикнул:
- Мам, сообрази мне надеть что-нибудь! Домашнее, а?
Мама притащила целый ворох вещей - и моих старых, и романовых. Мои оказались коротки и узки в плечах, романовы - по-прежнему велики. Вот ещё проблема! Ладно сейчас, но в чем я завтра ходить-то буду? Робу, что ли, постирать? Я глянул на неопрятный комок песочно-коричневого, намозолившего глаз цвета - и решил оставить завтрашние проблемы на завтра. Наконец я надел братнины брюки, мягкие, вельветовые (штанины пришлось подвернуть, а в пояс вдеть ремень), и свой старый домашний свитер - бесформенный, растянутый-перерастянутый, но очень любимый. Спортивные тапочки, которые я когда-то использовал как домашние, тоже стали малы, и я натянул толстые вязаные носки, да так в носках и пошёл. Ну не в армейских же ботинках, в самом деле, по дому расхаживать? А всяких там шлёпанцев у нас отродясь не водилось.
Всё-таки, как дома хорошо.
Каминский оказался спецом в приготовлении пищи - ароматный, дразнящий мясной запах половодьем растекался по всему дому. На стол мы накрывали втроём, совместными усилиями, весело сталкиваясь локтями и роняя вилки; я украдкой таскал лакомые кусочки с блюда с закусками, и в какой-то момент мама привычным, отработанным многократными упражнениями движением шлёпнула меня по пальцам. Я засмеялся, а она опять чуть не заревела... Спас ситуацию доктор - тут же тоже стащил что-то со стола, я - следом, он - снова, мама сказала: "Ну, я так с вами не играю. Может, вообще на ходу ужинать будем?" Слезы как-то проглотились...