Ба-ам-м!
— Третий уже?
— Иди. Любишь — на ходу.
Последний раз перецеловала всех.
— Мне только по-французски пиши!
— А мне — хоть по-украински!
Егорка молча прижался соленой щекой, другую вытер ладонью.
— А тебе по-каковски?
— Как сама хочешь, — спрятался за маму Ганну.
— Сама до нас приезжай.
— Приеду, мамусю! Как же я без вас?
— Пальто! Ветер же! Смотрите за ней, Леня. И не позволяйте холодную воду… Приезжай же, Витечка!
— Летом — непременно! Не плачь, Руш! Сережа…
Ба-ам-м!
— Иди же, иди…
— Не волнуйся, Руш! — Вскочила на площадку, пропустила в глубину Журавлева. — И вы ко мне все приедете. Приглашения на всех языках! Тебе-то по-каковски, Егорка? — «Как я — без вас?»
— Нам, будущим медикам, — по-латыни! — Сергей треплет белую, вихрастую, как его собственная, голову. — Только по-латыни, синьора.
Егорка трет щеки. Ему грустно прощаться с ней, и конечно же, поезд, вокзал напоминают о сегодняшнем письме, о неожиданном и трудном, что впервые надо мальчишке решать самому. Настя, родная, близкая, зовет к себе, в Лешин город, а сердце Егорки приросло к Дубкам, к маме Ганне…
Ба-ам-м!
Все. Три года ждала этой минуты, а теперь что острее — боль или радость? Руша, милая! Петрусь щурится, поглядывает на небо, искоса на Викторию, и улыбается.
…Так легко подступали слезы, когда Станислав погиб. Петрусь, будто случайно, сказал:
— Глянь-ка на небо: облака тонкие, паутиновые. А вон то, длинное — как хвост от кометы, да?
Глянула вверх, и слезы ушли, не скатились…
Почему не бывает, чтобы все дорогие жили рядом? Мамо Ганна, мне бы вашу силу! Знакомый гудок отправления — сколько было в поездках этих предвестников новых мест!
Рука Журавлева протянулась перед ней к поручню — страхует. Дернулся вагон. Пошли рядом Егорка и Коля, Рушка и долговязый «синьор». Уплывают мамо Ганна с Петрусем… Разве могу надолго расстаться с вами, Дубки… Батько!
— Не плачь, Руфонька!
Не слышит за пыхтением и стуком. Сергея жаль, Наталку — после первого звонка больно сжала руку:
— Мне пора, дорогое видение. Страсть не люблю смотреть вслед уходящему поезду, — и ушла.
Лагутин оперирует сейчас, рано утром зашел проститься, — сколько друзей! Эсфирь Борисовна: «Не приду на вокзал — обревусь». А Павел Степанович: «Вернешься, головушка, Сибирь так просто не отпустит». Не отпустит.
Конец платформы. До свиданья! До свиданья! Еще раз глянуть — краснеет косынка мамы Ганны, Петрусь…
— Не высовывайтесь! — рука Журавлева напряглась, отстраняет ее.
Отчаянно машет Руфа, грозит кулаком Серега. Дорогие!
Вагон подпрыгивает на стыке, поворачивает, ее прибивает к стенке. Все. Леонид закрывает дверь. Все. Сколько прожито вместе! Три года — как тридцать. Так горячо, так накрепко — с вами. Без вас — как без дома. Не уежать бы. А папа? А Москва?