Мы отошли примерно на кабельтов от судна, когда где-то в полутора кабельтовых от нас на траверзе правого борта всплыла подводная лодка. Это случилось в 07.50. Субмарина направилась прямо к судну и выпустила вторую торпеду, взорвавшуюся в районе трюма № 4 с правого борта. Следа торпеды не было видно, но взрыв был очень громким. Вспышки при этом не наблюдалось, но в воздух взлетело множество обломков. Судно стало быстро оседать на корму, и мы видели, как задирается все выше его нос, пока оно не стало почти что вертикально, а затем быстро стало погружаться и исчезло под водой примерно в 08.00 (у нас была только одна водонепроницаемая дверь, ведущая в машинное отделение, но она была открыта). Подводная лодка имела большие размеры, длиной около 60 метров и водоизмещением примерно 500 тонн. Я успел заметить сетеотводящий трос и небольшое орудие перед рубкой. Она была похожа на современный тип лодки с заостренными носовыми обводами. Мне не удалось разглядеть каких-либо опознавательных знаков на ней, но некоторые из тех, кто находился со мной в шлюпке, утверждали, что заметили на булях ее номер, не то 140, не то 104 (фактически это была U-376). Никаких опознавательных знаков на боевой рубке лодки не наблюдалось»[12].
Между тем, 28 марта, панамский пароход «Баллот» подвергся бомбардировке с воздуха и получил тяжелые повреждения в точке с координатами 72°40́ с. ш., 27°35́ в. д. По непонятным причинам 16 человек спустили спасательную шлюпку и покинули судно. Согласно показаниям капитана, это произошло по настоянию самих моряков, в то время как оставшиеся устранили повреждения и благополучно привели судно в Мурманск 30 марта.
Исландский моряк Пьетур Олафссон, находившийся на борту «Баллота», так рассказывал о событиях, происходивших на этом судне:
«У нас был на редкость тупой капитан. Наше судно непонятно почему постоянно плелось в хвосте конвоя. Ко мне подошел рулевой и сказал: “Поди-ка взгляни, что там делается в машинном отделении. Судно не держит ход”. Я спустился вниз и окликнул машинистов, стараясь, перекричать разрывы бомб и гвалт на палубе, но мне никто не ответил. Из многих труб, поврежденных близкими разрывами бомб, сочилась вода. Взрывы швыряли судно из стороны в сторону и трубы расходились на стыках. И во всем машинном отделении не было ни души. Так я и доложил рулевому, поднявшись обратно на мостик. Но когда я проходил по шлюпочной палубе, то обнаружил там капитана, распоряжавшегося посадкой людей в спасательные шлюпки. Я встал перед ним и сказал: “Судно не тонет, у нас просто повреждены и текут некоторые трубы”. Капитан был датчанин, так что я мог с ним объясняться как со скандинавом. Но он не произнес в ответ ни слова. К этому времени в спасательных шлюпках уже находились 16 человек. Я снова поднялся на мостик и рассказал об увиденном рулевому, после чего мы вместе с норвежцем Стейном Руреном, по прозвищу “Ставангер”, оказавшимся рядом, отправились вниз, и он мне тут же на месте разъяснил устройство паровой машины, а потом попытался сам ее исправить. Ему удалось устранить наиболее сильные протечки, а затем наступил мой черед, когда я через несколько часов сменил его на вахте. Не знаю, сколько времени мне пришлось провести в машинном отделении. Двигатель снова работал, только никого не было в машинном отделении: оба механика – старший и его помощник – сбежали отсюда и покинули судно. Так же как и все, они решили, что судно тонет, и забрались в шлюпку, спущенную с правого борта, рассчитывая спасти свои жизни»